Была глубокая ночь. Полежав некоторое время с открытыми глазами и успокоившись, я снова сомкнула веки. Песня зазвучала опять. Я даже вздрогнула от испуга и окончательно проснулась. Я узнала поющего. Это был голос игумена Николая, настоятеля монастыря, в который я с мамой и моими братьями и сёстрами часто приезжали на каникулы. Накануне вечером мама сообщила: звонил отец Николай и предупредил, что завтра заедет к нам в гости. Я тогда не придала значения словам мамы, но сейчас совершенно отчётливо вспомнила разговор, который состоялся у меня с отцом Николаем в конце лета, накануне нашего отъезда из монастыря:
– Батюшка! – сказала я, уже прощаясь. – Приезжайте к нам в гости. Я научусь варить уху и угощу вас обедом. Хорошо?
– Обещаешь? – спросил, улыбнувшись, отец Николай.
– Обещаю, батюшка, – твёрдо и даже самоуверенно ответила я.
– В таком случае, обязательно приеду, – согласился батюшка.
Вспомнив это, я испугалась настолько, что покрылась испариной. Дело в том, что пообещать-то я пообещала, а научиться так и не научилась. Проще говоря, я не сдержала своего слова. И не просто не сдержала. На деле получается, что я похвасталась. Выходит, я девочка, которая не умеет держать слово.
А если бы об этом узнала моя лучшая подруга и соседка Катя, то обязательно сказала бы, что я «бесконечная хвастунья». И вовсе не потому, что я действительно была «бесконечной хвастуньей», а потому что Катя, в последнее время очень полюбившая слово «бесконечность» и его производные, употребляла его абсолютно по любому поводу. Слово-паразит прицепилось как банный лист. По её мнению, бесконечно было всё: и какие-то желания, и нежелания, и дождь, и яркое солнце, и ветер, и уроки, и даже перемены. Правда, перемены были «бесконечно коротки».
Да что там Катя с её «бесконечностью»! Больше всего я боялась огорчить самого батюшку, потому что одновременно и любила, и побаивалась его. Побаивалась, потому что мне казалось, что батюшка знает про меня абсолютно всё, даже самые сокровенные тайны. Такое чувство было всегда, поэтому у меня никогда не возникало мысли что-то утаить на исповеди или тем более обмануть отца Николая.
Мама объясняла мне, что обманывать нельзя ни при каких обстоятельствах. Но я как-то не послушалась и, не сдержавшись, съела все конфеты из вазы, которая стояла на столе. А ведь мама строго-настрого запретила мне даже приближаться к ним, потому что у меня аллергия! Но мало того, что я их съела, испугавшись наказания, сказала, будто это не я. Изобличить меня было проще пареной репы: я оставалась дома одна, значит кроме меня и некому. Досталось же мне в тот раз, что называется, на орехи! При этом мама объяснила мне, что наказана я не за конфеты, а, во-первых, за то, что ослушалась, а во-вторых, за обман. Почувствовать себя преступником, которого застукали на месте преступления, было очень неприятно. «Бесконечно неприятно», – сказала бы по этому поводу Катя. Мне тогда казалось, что я сгорю от стыда, поэтому очень хорошо запомнила эту историю с конфетами и никогда больше не обманывала, но кое-что всё-таки от мамы скрывала. Какая же девочка без своих секретов! Но это же от мамы. А от батюшки разве что-нибудь скроешь? Даже и не мечтай!
Пребывая в таких размышлениях, я грустнела всё больше и больше. Кое-какие познания в кулинарии я всё-таки имела, но только кое-какие. Например, я совершенно точно знала, что для приготовления ухи обязательно нужна рыба.
Вся семья спала, мирно посапывая: мама, папа, братья и сестрёнки. Я потихоньку встала и отправилась на кухню, потому что не могла дотерпеть до утра. Мне хотелось убедиться, что в доме есть рыба. Без рыбы какая уха? План действий созрел мгновенно: утром я попрошу маму научить меня варить уху. Мама, конечно, научит, и к приезду отца Николая суп будет готов. И тогда не придётся краснеть и оправдываться. Простота плана так воодушевила, что я с облегчением вздохнула и даже улыбнулась. «У страха глаза велики, а на самом деле всё решается очень просто», – подумала я.
На кухне открыла холодильник. Он был наполнен всякой всячиной. И чего там только не было! Всё, что душа пожелает. Всё, кроме, конечно же, рыбы. Я обыскала весь холодильник, перекладывая продукты с места на место, не теряя надежды, что где-нибудь в уголке рыба всё-таки найдётся. Но рыба не находилась. Не было рыбы! От досады я чуть не топнула ножкой. Порой я позволяла себе такую несдержанность, когда не видела мама, но вовремя опомнилась, испугавшись разбудить весь дом. Слёзы отчаяния накатили и готовы были вот-вот пролиться, но я вспомнила, что в квартале от нас находится продуктовый магазин, который работает круглые сутки.
Недолго думая, прошла в свою комнату, быстренько оделась, благо было лето, взяла свою копилку в виде фарфорового зайчика и тихонько выскользнула из дома. О том, что ходить одной ночью непозволительно и даже рискованно, я вспомнила только тогда, когда оказалась на улице. Мне стало не по себе. Фонари, конечно, горели, но пространство между освещёнными участками было мрачно и таило в себе, как мне казалось, самые невероятные опасности. Какие – я не знала. Да и есть ли разница? То, что они существовали, я ощущала каждой клеточкой. Испуганная, я хотела было возвратиться домой, но вспомнила про уху и пошла дальше. Очень важно преодолеть свой страх и сделать первый шаг. Как же без этого? Я и не заметила, как у неё невольно потекли слёзы. Я почувствовала их, когда, капая с подбородка, они потекли на платье. Я достала из сумочки носовой платок и стала вытирать нескончаемый поток.
Я шла по улице, дрожа от страха. Так никого и не встретив на своём пути, я добралась до магазина. Мои тревоги оказались пустыми. я воодушевилась и утерла оставшиеся на щеках слёзы совершенно уже мокрым носовым платком. Спрятав его в сумочку, поставила копилку на тротуарную плитку и взглядом стала искать камень, чтобы разбить её. По-другому достать из неё денежку было невозможно – не было ни крышечки, ни замочка.
Не обнаружив поблизости ничего подходящего, я подняла копилку над головой и с силой бросила на тротуарную плитку. Фарфоровый зайчик разбился, и монетки со звоном покатились в разные стороны. Я стала поспешно собирать раскатившееся по тротуару деньги. «Богатство не так уж и велико, но на рыбу точно хватит», – подумала я. Собрав монеты и бумажные деньги, которых было совсем немного, вошла в магазин.
Внутри, кроме дремавшей кассирши и такого же сонного охранника, никого не было. Я прошла в рыбный отдел. От разнообразия в витрине разбежались глаза, но, посмотрев на цены, я сообразила, что надо пересчитать деньги – иначе откуда же знать, на что хватит. Пересчитала и… заплакала. И как тут не зареветь, если тех денег с трудом хватило бы только на солёную кильку? Что скажет батюшка, если накормить его ухой из солёной кильки? Да и варят ли из неё уху? Я повернулась и пошла прочь, проливая горькие слёзы.
Выйдя из магазина, остановилась. Мало того, что не купила рыбы, предстоял ещё путь домой. Я видела между фонарями эти зловещие темные участки, на которых, казалось, её поджидают неведомые звери. И пусть они позволили мне дойти до магазина, но теперь-то уж точно с нетерпением поджидают обратно! Обязательно нападут, казалось мне. Слёзы было не остановить, страх не унять. Я замерла в нерешительности и тут снова услышала за своей спиной уже знакомую песню из сна: «Моя Лизавета. Ты не спишь до рассвета. Ждёшь от друга привета. Слёзы горькие льёшь». Только теперь пел другой голос, какой-то старческий и скрипучий. Я с удивлением обернулась и увидела очень странную бабушку.
Старушка, ростом чуть выше меня, была одета в ярко-жёлтые лосины, которые обтягивали её тонкие, как спички, ноги, а тело походило на маленький бочонок, поверх которого натянули ярко зелёную с блёстками блузку. Лицо покрывало множество глубоких и мелких морщин, среди которых прятались глубоко посаженные сверкающие глазки. Причёску (такую мы с подружками называли «я у мамы дурочка») венчала крупная ярко-красная роза. Изо рта старушки торчала дымящаяся папироса.
ebooksa