Лесная сказка для детей и взрослых

– Этого вы не забудете до конца жизни! Не переживай, Витя! – сказал отец Николай и вышел из комнаты.

До того, как окончательно разойтись по палаткам, оставалось совсем немного времени, которое прошло в обсуждении услышанных снов. Мама Юля принимала непосредственное участие в этом обсуждении, иногда вмешивалась и поправляла тех, кто делал не совсем правильные выводы. Её очень радовало то, что равнодушие ещё не поразило детские сердца, так как равнодушие могло означать только одно – в душе человека отсутствует любовь. А что может быть страшней и печальней этого?

В монастыре мало что когда-нибудь меняется. Жизнь в монастыре всегда размеренна и понятна. Каждый из насельников монастыря знает, что и когда он должен делать. Отрицание своей воли и послушание духовному наставнику в монастыре – одни из главных принципов его существования. В постоянном труде и в служении Богу, в постоянной борьбе со своими страстями, монахи и находят тот душевный покой, которого ищут и к которому так стремятся все люди. В монастырской жизни не место любителям каких-то революционных изменений, считающих свободу человека высшим счастьем, не понимающим, что же на самом деле представляет из себя свобода. И, если монахи видят смысл своей жизни в любви к Богу и в любви к ближнему, то ревнители свободы видят его только в любви к самим себе, потому что истинно свободным может быть только тот человек, которому на всех и на всё наплевать. И не ведают эти ревнители, что первым, кто стал искать и требовать свободы, был дьявол. И не пугает их, оглохших и ослепших, та же участь, которая постигла их учителя.

Глава 8

Утро следующего дня ничем не отличалось от всей предыдущей монастырской повседневности. Те же молитвы, тот же завтрак, но теперь уже вокруг костра. Всё то же самое, если бы не состояние какого-то внутреннего возбуждения всех ребят от того, что они услышали вчера, и, особенно, от ожидания того, что им предстояло услышать сегодня.

После завтрака все расселись по своим местам, ожидая прихода старца, который не заставил себя долго ждать. Установилась тишина. Было слышно даже, как от лёгкого ветерка о чём-то шепчутся листья деревьев. Отец Николай посмотрел на ребят и с улыбкой произнёс:

– С кого мы сегодня начнём? С Вити? – спросил он. Витя, непривычно задумчивый и напряжённый, спрятавшийся за спинами ребят, вздрогнул от этого вопроса. Услышав своё имя, поднял голову и непонимающе посмотрел на старца. Затем, поняв, что речь идёт о нём, глубоко вздохнул и начал свой рассказ:

– Странно, но моё путешествие было как бы продолжением той песни, которую я пел в поезде по пути сюда. Я ехал по степи на коне и пел обо всём, что вижу. Я пел о ярком солнышке, о бескрайней степи, о своём замечательном коне, о друзьях и одноклассниках, о маме и папе. Я пел о том, как старался помочь всем, кто, по моему мнению, совершал ошибки. Я гордился тем, что своими подсказками помогал им исправить их ошибки. Пел о том, что они часто сердились на меня за это, но я не обращал на это внимания, так как считал, что надо наставлять тех, кто ошибается. Откуда я знал, что они поступают неправильно? Знал, да и всё тут! Я не знал куда и зачем еду, но это не беспокоило меня. Я ехал на своём коне и пел, и мне было хорошо. Спустя какое-то время мне надоело петь, и я стал думать о своём коне. Я вспомнил, что у коней может быть разный бег, и что наиболее красивым считается иноходь. Что это такое я не знал, но мне очень хотелось увидеть это. Я обратился к коню, которого назвал Ветерком, хотя он еле плёлся по бескрайней степи. Я спросил у него, знает ли он, что такое иноходь и умеет ли так бегать. Ветерок ответил мне человеческим голосом, что знает, но не видит никакой необходимости переходить на иноходь, так как ему и так хорошо. Я стал укорять его в том, что он думает только о себе и стал понуждать его перейти на иноходь, чтобы полюбоваться красотой его бега. Ветерок долго не соглашался, но я всё настаивал. Когда ему надоели мои упрёки, он всё-таки сдался, но при этом сказал, что мне надо будет слезть на землю, так как сидя на нём, я ничего не смогу увидеть. Возразить было нечего, и я слез. Ветерок сделал вокруг меня несколько кругов обычным шагом и затем перешёл на иноходь. Иноходь – это такой вид аллюра лошади, когда ноги передвигаются односторонне. Скорость его бега увеличивалась с каждым шагом. Это было действительно красиво. Я любовался его бегом до тех пор, пока не заметил, что по мере убыстрения бега у него начинают вырастать крылья. Я пытался остановить Ветерка, но он меня почему-то уже не слышал. Его крылья росли до тех пор, пока не стали огромными. Круг, по которому Ветерок бегал вокруг меня, так же становился всё больше и больше. В какой-то момент он расправил крылья и, взмахнув на прощанье хвостом, взмыл в воздух. Не прошло и минуты, как мой конь исчез в облаках, оставив меня одного посреди бескрайней степи. Я не знал, вернётся он или нет, потому что он ничего не сказал мне об этом. Я, конечно, был огорчён тем, что он улетел, но только по той причине, что лишился единственного своего собеседника. Что мне делать дальше и куда идти, я не знал. Я вообще не понимал, что делаю в этой степи, и как здесь оказался. Я хотел продолжить свой путь, но не представлял себе, откуда мы ехали и в какую сторону нужно идти, так как наблюдая за бегом Ветерка, кружился вместе с ним и совсем потерял ориентиры. Хотя какие ориентиры могут быть в степи? Куда ни глянь, всюду одно и то же. Я стоял в растерянности и думал, что мне делать. Ни одна разумная мысль не приходила мне в голову. Ни страха, ни паники у меня не возникло. Я был одет в обычную для степняка меховую одежду, поэтому холод меня не страшил.

Идти куда глаза глядят? Почему бы и нет? Для меня сейчас не существовало сторон света, так как солнце было сокрыто за тучами, а ветер, который можно было бы использовать как ориентир, часто менял своё направление. Спешить мне было некуда, поэтому я, обречённо вздохнув, медленно зашагал куда глаза глядят. Не было ничего, на чём мог бы остановиться мой взгляд, только поле без конца и края. Я шел и, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, решил снова петь обо всём подряд. Я вспомнил о песне, которую пел в поезде, и снова стал петь о воробышках. Как только я стал петь эту песню, небольшая стая воробьёв стала кружить надо мной. Мне стало весело, и я захотел посмотреть, что же будет дальше. Я продолжил свою песню, вспомнив о несчастных кузнечиках, которых ждут голодные детки, и стал просить воробышков не кушать кузнечиков. Я стал петь о том, что кузнечики поставят памятник воробышкам, если они перестанут их кушать. После этой просьбы стая воробышков поднялась ввысь и разлетелась в разные стороны. Я подумал, что воробышки услышали меня, и решили оповестить о моей просьбе своих товарищей. Так оно, по всей видимости и случилось, так как через какое-то время я увидел впереди какое-то движение. Я не мог разглядеть, что происходит, но по мере того, как подходил к этому месту, стал отчётливо различать тысячи и тысячи кузнечиков, которые что-то сооружали. Когда подошёл совсем близко, понял, что кузнечики строят памятник воробышкам. Памятник строили уже не те кузнечики, о которых я пел, а те, которые в десятки раз превосходили их по размеру. Их ещё называют саранчой. Памятник был почти готов. Сходство с живым воробышком было поразительное, но по размеру он был больше меня раза в два. Я не знал, из какого материала был построен памятник, но выглядел он очень естественно. Я залюбовался памятником и очень гордился тем, что смог сохранить жизнь стольким кузнечикам. Подняв взгляд к горизонту, я увидел, что там поднимается какая-то тёмная туча, которая быстро двигается в мою сторону. Понять, что это такое, я смог только тогда, когда она совсем приблизилась. Я понял, что на меня надвигается туча саранчи. Я испугался, так как не знал, что мне ожидать от этих, похожих на чудовищ, кузнечиков, но мой испуг был напрасен. Они облетали меня со всех сторон, не прикасаясь ко мне. Я совершенно чётко почувствовал, что для меня делается исключение только потому, что они ещё не стали плотоядными. Что было бы со мной, если бы я встретился с полчищами саранчи, если бы это было не так, представлять не стал. Я неоднократно видел в документальных фильмах, как после их нашествия цветущая земля превращается в пустыню. Их бесконечная прожорливость уничтожает всё живое на своём пути. Касается ли это только растений или так же каких-то живых существ, я не знал. Я находился в оцепенении, наблюдая за тем, как эта постоянно двигающаяся и жующая орда уничтожает всё вокруг. Она не сделала исключения даже для памятника воробышку, не оставив от него абсолютно ничего. Их память оказалась необычайно коротка, из чего я сделал вывод, что неблагодарными бывают не только люди, но и насекомые. Внезапно это летящее, ползущее, шуршащее и жующее сообщество резко стало удаляться от меня. Не прошло и получаса, как вокруг меня образовалась пустыня. Куда бы я ни посмотрел, всюду была совершенно голая земля. И только суслики и полёвки, испуганно выглядывающие из своих нор, то тут, то там, не давали создаваться впечатлению, что эта земля абсолютно мертва. Устав от этого пугающего зрелища, я поднял голову вверх и увидел стаи хищных птиц, кружащих над мёртвой степью. Причина, по которой они собрались в одном месте в таком большом количестве, стала мне скоро понятна. Исчезла растительность, и у сусликов и полёвок больше не было возможности прятаться в густой и высокой траве. Долго сидеть в своих норках они так же не могли, так как им надо было что-то кушать, но пищи не было – всё уничтожила саранча. Голодные зверьки, невзирая на опасность, которая грозила им с неба, вынуждены были покидать свои убежища в поисках пищи. Тут-то их и настигали безжалостные хищные птицы. Смотреть на это ужасное пиршество было очень неприятно, поэтому я пошёл прочь, опустив голову вниз. Я не выдержал, когда рядом с собой увидел, как огромный коршун схватил бедного суслика своими острейшими когтями и начал терзать его. Я остановился и с возмущением обратился к коршуну:

– Ну, что же ты делаешь? Неужели тебе не жалко этого бедного суслика? – спросил я. Коршун остановился и, с угрозой посмотрев на меня, ответил:

– Мне не жалко этого суслика потому, что я ими питаюсь. Иначе я прожить не смогу и умру от голода. Кто ты такой, чтобы указывать мне, как жить?

– Я Витя Верховцев. И я совсем не указываю тебе, как жить. Мне просто жалко этих несчастных сусликов.

– А меня тебе не жалко?

– А что же тебя жалеть-то? Ты сильный и, к тому же, умеешь летать. Что тебе стоит улететь и искать пропитание где-нибудь в другом месте?

– То есть, ты хочешь сказать, что жалко тебе только этого конкретного суслика, а не всех сусликов вообще?

Такого поворота событий я никак не ожидал. Вопрос, заданный коршуном, заставил меня задуматься над тем, кого мне в самом деле жалко, и я пришёл к выводу, что коршун в действительности прав. Мне совершенно не было никакого дела до всех остальных сусликов вместе взятых. Это неприятно удивило меня, но обманывать его я не хотел, поэтому честно признался:

– Я как-то не задумывался над этим, но ты, наверное, прав.

– Наверное? А о чём ты задумывался, когда осуждал своих товарищей?

– Я хотел, чтобы они поступали правильно и не делали ошибок.

– А откуда ты знаешь, что правильно, а что нет?