Руки прочь, профессор

22
18
20
22
24
26
28
30

– Так все было для меня? – уточняю со всем имеющимся в запасе скепсисом, касаясь губами нежного плечика, с которого так красиво сполз рукав блузки, – Не для того, чтобы я перед проректором спалился, что у меня студентка под столом сидит? Лестно, холера, лестно. Было бы, не будь это враньем твоим очередным.

Она напрягается, пытается меня с себя столкнуть. Я выдерживаю паузу, не давая ей добиться желаемого, но дав ей минуту на осознание того, кто в нашей ситуации держит в руках вожжи, все-таки выпрямляюсь, позволяя ей сесть.

Пока сам застегиваю все расстегнутое, смотрю на неё почти безотрывно. Как приводит себя в порядок. И если застегнуть блузку и поправить юбку у неё отлично получается, то прочесать пальцами ее спутанную гриву – нет. Я покачиваю головой, тянусь к ящику стола. Бросаю рядом с её бедром расческу.

Она сначала смотрит на меня удивленно, потом берет в руки расческу, и степень её удивления утраивается.

– Холера, ты меня глазищами своими просверлить решила, что ли? – ворчливо интересуюсь, падая в кресло и отодвигаясь от неё от греха подальше. Уж больно искусительны эти красивые коленки в драных колготках.

– Я эту расческу еще год назад потеряла, – тихо проговаривает она, не переставая на меня таращиться.

– Ну и? – я поднимаю бровь насмешливо. – В чем твой вопрос? Ты потеряла, я нашел. Еще вопросы есть?

– То есть вы не знали, что она моя? – девчонка смеет так нахально на меня смотреть, что уже только за это хочется послать её нафиг со всем её допросом.

Пожимаю плечами. Пусть понимает, как её душе угодно. Хотя сложно тут как-то ошибиться. Я, например, прекрасно помню, как она хвасталась своей драгоценной Капустиной, что сама расписала деревянную свою расческу на каком-то мастерклассе. Красиво расписала кстати. Очень изящные у неё вышли незабудки. Жалко было оставлять её так по-дурацки валяющейся под столом.

– Какой же вы все-таки извращенец озабоченный, – ехидно роняет холера вместо «спасибо», первый раз проходясь по темной как смоль, блестящей и роскошной своей гриве.

– Сказала девочка, по доброй воле сделавшая мне минет в присутствии проректора, пользуясь тем, что он не видит, – я ухмыляюсь, – холера, не тебе мне читать морали. Очень сомневаюсь, что твои моральные принципы выше моих.

Смотрит на меня, не мигает. Пытается прожечь насквозь. Бедная девочка, кто бы ей рассказал, сколько таких ядовитых взглядов уже пережито моей дубовой шкурой.

– Это вы решили меня спрятать от него, – уязвлено произносит, наконец, – не надо было прятать.

– Ох, холера, – я с трудом подавляю смешок, – может, мне тебя всему преподавательскому составу представить как свою девушку?

– А что? – безумно приторно улыбается она. – Стыдно признаться, что трахаете свою студентку?

– Стыдно ли? – повторяю. – Стыдно ли признать, что я трахаю стриптизершу из дешевого борделя? Ту, что за пару лишних косарей покажет сиськи любому?

– То есть вопрос только в этом, да? – она зло щерит зубы. – То есть если я завяжу со стриптизом, перестанете делать из меня маленький грязный секретик?

– Ты не завяжешь.

– Или вы не захотите признавать отношения со мной? – она высоко задирает подбородок. – Потому что это ведь помешает вернуть кресло декана, да? Для декана нужна приличная женушка? С супчиками? Вы поэтому кольцо носите? Надеетесь выиграть время и уболтать ту курицу вас простить и расписаться?

– Это было мое кресло, – мой голос опускается до предупредительного, требующего не перебивать тона, – было, пока одна паршивка не устроила мерзкий свой спектакль.