Пальцами Макс ласкает её. Сегодня – более уверено. Ловит её стоны губами. Прижимает телом к стене и наслаждается Ингиными спазмами, оргазмической дрожью, гортанными всхлипами. Она кончает очень бурно. Голова у неё запрокинута. Макс целует её в нежную шею. Слизывает слезинки, что проступили сквозь ресницы.
– Тихо-тихо, тш-ш-ш… успокаивает он её. Тогда ему казалось: это от беззащитности и непонятости. От невозможности сделать по-своему. Быть с ним – вопреки всему.
А позже он понял: она всегда роняла слёзы, когда оргазм накрывал её слишком сильно. Но это было потом. Не сейчас, когда он слишком влюблён и слеп. Когда он верит и доверяет. Когда готов подарить ей не только оргазмы, а что угодно.
Скажи она тогда ему броситься вниз головой с десятого этажа – наверное, бросился, чтобы доказать свою любовь. Слава богу, она не потребовала этого. Ей достаточно было встречаться тайком и получать удовольствие. Много. Часто. В неудобных местах. Он бежал по первому её требованию. Как преданный пёс. Срывался с любого места. Лишь бы позвала.
Он узнал богиню немного другой. Не в таких чистых одеждах. И ореол над головой у неё потускнел, когда он вытаскивал её, пьяную, из кабаков и поил угольными таблетками. Когда терпел её истерики и злые слёзы. Когда однажды, разозлившись, вытряс из её сумочки наркотическую дурь. Но он всё ещё любил её. Болезненно и остро. Считал, что в чём-то виноват сам. Не смог её удержать. Не смог быть ей настолько интересным, чтобы удержать, увлечь, найти иные развлечения.
А ему приходилось отвлекаться. Уезжать. Выступать. В хорошие дни она была рядом, кричала в толпе и заводила его неимоверно. Её голос и ангельское лицо творили чудеса. Большую часть успеха он приписывал ей. За то, что умел любить и раскрываться. За то, что она дарила ему драйв и поддерживала.
Макс не верил сплетням, что ходили за Ингой по пятам. Считал их лишь злобными беспомощными способами замарать его святыню. Поэтому не прислушивался и всегда имел своё собственное мнение.
– Макс, ну ты слепой, что ли? – потянуло на откровенности однажды Серёгу. Того самого, что впервые сказал ему имя любимой. – Мне тебя даже жаль, ей-богу. Её ж тут полшколы переимело. Ну, в рамках дозволенного, конечно. Тебе она тоже, небось, пела печальную балладу о строгом папульке? Который ей трахаться не разрешает? Зато всё остальное она испробовала вдоль и поперёк. Со всеми, кто ей приглянулся.
– Это неправда! – у Макса тогда и губы, наверное, побелели, и в ушах зашумело. Но слова Серёги продолжали биться где-то в горле вместе с толчками сердца. Откуда он мог знать про папочку и девственность? Про любовь Инги к интимным ласкам? Разве что следил тогда, подслушал… Но почему тогда молчал так долго?
– Все знают, что ты у неё вроде собачонки ручной. Или обезьянки. По первому щелчку летишь, стоит ей только тюкнуть. Она на тебя, между прочим, спорила не раз. И выигрывала. На бабосы, между прочим, спорила. Беспроигрышный ты вариант. Я ж вижу, как ты мучаешься. Вот. Решил просветить.
Макс кидается на Серёгу, но тот, хоть и худой, длинноногий, но увёртистый, лёгкий. Научился уклоняться в своих фехтовальных секциях. Или куда там его мамочка с третьим поколением благородства в крови отправила?
– Ну что ты кидаешься? Ум включи, а? Включи, наконец, мозги, Гордей! Харэ уже хернёй страдать!
Вот эти жаргонные словечки из уст глубокого интеллигента голубых кровей, наверное, и остановили его. Заставили сдержаться.
– Это неправда, – произнёс ещё раз с угрозой и сжал кулаки.
– Ну, неправда так неправда, дебил, – брезгливо скривил рот Серёга и, махнув рукой, отправился куда подальше, понимая, что ещё один нажим – и останется с расквашенным носом. А он своё лицо берёг. Гордился благородным профилем.
Макс смотрел ему вслед и твердил про себя: «неправда, неправда, неправда», как будто это могло стереть гадкий привкус от этого разговора. Как будто это что-то меняло. Он решил отнестись к нему, как и к сплетням. Всё враньё. Он любит Ингу. Инга любит его. А всё это – временные трудности. Рассосётся. Завистники перебурлят – и всё успокоится. Тем более, наступали каникулы. Три долгих месяца, которые они с Ингой проведут в разлуке: её папа-царь на всё лето увозил своих женщин из душного и шумного большого города. Отдыхать.
Глава 37
Альда
Она проснулась оттого, что жарко. Странное дело: Альда постоянно мёрзла. Ледышка – часто звал её Коля. Мерзлячка – ласково обзывала мама.
У Альды всё хорошо с кровообращением, но, наверное, достался такой организм: даже летом она спала под тёплым одеялом и с трудом переносила зимние холода.
ebooksa