К сожалению, несмотря на общецерковное осуждение монофелитства[76] на VI Вселенском Соборе, внутри самой Церкви, в которой уже отчетливо выделились восточная и западная части, так и не наступил мир. Напротив, Трулльский Собор, где были приняты, главным образом, именно византийские нормы церковной дисциплины, лишь усугубил возникшие противоречия и взаимное отчуждение.
Отношения между папством и лангобардским королем Лиутпрандом, долгое время бывшие враждебными, неожиданно улучшились. Король, с одной стороны, проводил традиционную для своих предшественников политику, направленную на завоевание всей Италии, с другой – из религиозных побуждений демонстрировал Римскому папе самое глубочайшее почтение. Таким образом, с лангобардами папам удавалось поддерживать хрупкий мир.
В 717–718 годах состоялась решающая битва за Константинополь, которая имела особое значение для дальнейшей судьбы великой Римской империи. Она находилась уже буквально на краю гибели. «Эта историческая победа вывела империю из кризиса. Впрочем, усиленная императорская власть вскоре ввергла Церковь в тяжелые конфликты, но именно эта борьба повлияла в значительной мере на то, чтобы сформировать своеобразие Восточной и Западной Церкви, проявившееся в Средние века»[77].
Первое серьезное столкновение между папой Григорием II и Львом III спровоцировали совсем не церковные разногласия. Во время кризиса императорской власти на Сицилии поднялось восстание, подавленное экзархом Павлом. Население острова было обложено высокой данью. Павел решил и в Италии усилить авторитет империи за счет повышения налогов. Эти меры непосредственно затрагивали интересы папы – владельца больших земельных наделов. И поэтому он лично возглавил восстание, вспыхнувшее теперь уже в Италии. Попытка экзарха применить силу к непокорным римлянам натолкнулась на их ожесточенное сопротивление, поддержанное лангобардами. Все это не могло не сказаться на отношениях папы с императорской властью.
Вскоре к этим политическим разногласиям добавились и религиозные, а именно встал вопрос об иконопочитании. «Иконоборческие настроения Льва III неоднократно объяснялись то иудейским, то арабским влиянием. Тот факт, что Лев III преследовал иудеев и принуждал их креститься, не исключает возможности влияния на него иудаизма с его строгим запретом изображений, точно так же как борьба императора с арабами еще не свидетельствует против открытости императора влиянию арабской культуры. Арабы принесли в Византию не только меч, но и свою культуру с присущим ей страхом перед изображением человеческого лица. Так в восточных областях империи возникло иконоборчество из своеобразного переплетения христианской веры, стремящейся к чистой духовности, учений сектантов, отрицающих почитание икон, старых христологических ересей и влияний нехристианских религий, таких как иудаизм и в особенности ислам. После того как военная угроза со стороны арабского мира была устранена, началось взаимодействие с арабской культурой, выразившееся в форме иконоборчества. Основоположником этого течения в Византии был тот же самый император, который отразил арабское нашествие от стен Константинополя»[78].
Несколько влиятельных епископов из Малой Азии, среди них наиболее известны Константин Наколийский и Фома Клавдиопольский – они же и были названы впоследствии ересиархами – еще в первые годы правления Льва выступили против почитания икон. Им удалось довольно быстро привлечь на свою сторону императора, также бывшего родом из Малой Азии. С 726 года Лев демонстрировал уже вполне открыто свои иконоборческие убеждения, которые стал подтверждать и делами. Так, он уничтожил образ Спасителя, находившийся у него во дворце.
Весьма показательно, что император для распространения иконоборческих настроений не только издавал указы и предписания, но и лично проповедовал в храме Святой Софии, убеждая своих подданных в недопустимости почитания священных изображений. Очевидно, что он видел себя не только носителем высшей государственной власти, но и считал себя первосвященником, имеющим право вмешиваться в дела Церкви. Поскольку престарелый патриарх Герман[79] ни при каких условиях не согласился принять новую доктрину и, несмотря на все уговоры императора, остался непреклонным, Лев III, стремясь найти авторитетную поддержку иконоборческим идеям, обратился с посланием к Григорию II. Папа ответил императору в чрезвычайно резком тоне, отправив ему два послания. «Эти письма, датируемые интервалом 726–730 годов, на несколько десятилетий предварили Седьмой Собор, однако же были включены в его деяния, получив таким путем официальный статус… Они стали после Собора фактом и фактором церковного сознания, получив широкое распространение»[80].
Впрочем, такая принципиальная позиция в вопросах веры не означала для папы изменение политического курса: напротив, папа Григорий всеми силами старался избежать разрыва с Византией. Более того, он всячески стремился искоренять антиимператорские настроения, охватившие Италию с новой силой. Мудро отделяя вопросы веры от вопросов политики, он сохранял полную лояльность по отношению к императору, на поддержку которого он все еще надеялся в затянувшемся конфликте с лангобардами.
По вопросу о почитании икон Григорий II твердо встал на сторону патриарха Германа, что, несмотря на всю предусмотрительность папы, вызвало резкое столкновение с императором. «Исторические перспективы, открывшиеся этим конфликтом, необозримы, – так оценивает ситуацию Шифер. – Византийская Церковь упорно боролась за духовное и культурное наследство, которое к тому времени уже стало ее неотъемлемым достоянием, и которое она впоследствии завещала Русской Церкви. На Западе же новое столкновение императорской и папской власти вывело их отношения из состояния вялотекущего кризиса, сопровождавшегося полукомпромиссами и дипломатическими недоговоренностями, и привело к открытому и резкому разрыву, взорвавшему весь старый мир, где жило папство, и поставил его на историческом перепутье»[81].
Особенного почитания икон на Западе, строго говоря, никогда не существовало, и с богословской точки зрения сама проблема воспринималась здесь совершенно иначе. Иконоборчество рассматривалось в Риме как посягательство цезарепа-пизма на древнюю церковную традицию, как вмешательство и без того нелюбимого императора в дела Церкви. «Отдаленной Италии император не смог навязать иконоборчество. Но для отношений между Римом и Константинополем распространившаяся в Византии ересь имела далеко идущие последствия. После опубликования иконоборческого эдикта уже невозможно было избежать долго сдерживаемого разрыва. Папа Григорий III счел необходимым осудить на Соборе византийское иконоборчество. Тогда Лев III, надежды которого привлечь папу на свою сторону не оправдались, так же, как и надежды папы обратить императора на путь истины, приказал бросить легатов Григория III в тюрьму. За религиозным разделением последовало и политическое. Углубление разрыва между Константинополем и Римом и ощутимое ослабление византийских позиций в Италии стали первыми политическими последствиями иконоборчества»[82].
Недовольство римлян вмешательством императора в область вероучения отразилось на их отношении к усилению налогового гнета. Сопротивление населения этим жестким мерам было столь велико, что Павлу пришлось поплатиться за них жизнью: разъяренная толпа растерзала экзарха. Были свергнуты также императорские наместники в Неаполе и Риме. Лангобарды заняли важную крепость Сутри, защищавшую северные рубежи Рима. Подчинение Италии под власть лангобардского короля при сохранении за папой статуса высшего духовного авторитета в государстве казалось тогда очень возможным, но по разным причинам этого не произошло.
Папа добился у короля Лиутпранда возвращения в качестве «дара апостолу Петру» завоеванной лангобардами крепости. Между тем Лиутпранд объединился с новым экзархом Евтихием для окончательной победы над герцогами Сполето и Беневенто, поднявшими в своих землях восстания. Вскоре – вероятно, в 729 году – после того как мятежи были подавлены, король появился со своим войском перед воротами Рима и заодно наказал римлян, поддержавших повстанцев. Несмотря на это Григорий II заключил с Лиутпрандом мир на достаточно выгодных условиях, при которых исключалось насилие в вопросе об иконопочитании, а также не шла речь о штрафных санкциях. Но экзарх перенес свою резиденцию в Рим, и папа должен был снова проводить лояльную по отношению к императору политику.
Все это было на самом деле лишь предпосылками для серьезного церковно-политического противостояния. Император Лев издал свой печально известный эдикт, запрещающий почитание икон и священных изображений 17 января 730 года. Патриарх Герман сразу же отказался от своих полномочий и был заменен более лояльным Анастасием. В восточной части империи началось уничтожение священных изображений и преследование их почитателей. Папа Григорий II не признал нового патриарха. Вскоре, 11 февраля 731 года, он скончался, прежде чем конфликт достиг вершины своего развития.
Папа Григорий III (731–741)
«Когда скончался Григорий II, то среди клириков, совершавших его погребение, находился один пресвитер сирийского происхождения по имени Григорий, который пользовался большим уважением среди римлян. Торжествующая толпа схватила его, принесла в Латеран и бурными аккламациями провозгласила новым папой»[83]. По оценкам историков, новоизбранному папе предстоял один из самых сложных понтификатов за всю историю папства. Григорий III начал свое правление с попытки убедить императора в пагубности принятого им лжеучения, но эти благие намерения не привели ни к чему. Тогда в 731 году папа созвал в Риме Собор, осудивший иконоборчество и предавший его последователей отлучению от Церкви.
Хотя император и отказался от насильственных мер по отношению к Римской Церкви и самому папе, но предпринял ответные действия, которые имели поистине всемирно-исторические последствия. Во-первых, он обложил принадлежавшие Римской Церкви земли такими высокими налогами, что тем самым отчуждались даже патримонии[84]. Во-вторых, император изъял из юрисдикции Римской Церкви провинции Южной Италии, Иллирика и Греции и подчинил их Константинопольскому патриарху. Это решение потрясло самые основы Римской империи: «Здесь мы сталкиваемся с одним из немногих случаев, в которых совершался переход от Античности к Средневековью в важной сфере жизни через определенный акт – отсечение. Таким шагом разрушилась организационная структура древней Церкви и установилось новое средневековое соотношение политических и церковных сил, когда все области, над которыми действительно сохранялась власть императора, объединились в Византийский Патриархат. Сама мысль о реставрации империи была оставлена, и тем самым папа полностью оттеснялся из имперской Церкви и оставался лишь “свадебным генералом”, командовавшим теряющими значение бастионами в Средней Италии»[85]. Только в XI веке, когда греческое господство над этими территориями упразднилось в результате нашествия норманнов, Южная Италия снова отошла Римской Церкви.
В последующие за этими событиями годы политическая напряженность в Италии продолжала сохраняться. Григорий III в отличие от своего предшественника не пришел к новому соглашению с Лиутпрандом, и, когда в 732–733 годах король лангобардов напал на Равенну, папа своим авторитетом поддержал экзарха, который отправился в поход, чтобы вернуть завоеванный лангобардами город. Григорий III договорился также со сполетским герцогом Траземундом о передаче пограничной крепости римским воинским частям. Но именно этот союз стал для папы роковым, так как когда в следующем году Лиутпранд пошел войной против Траземунда, герцог просил убежища у папы. Король снова появился в 739 году под стенами Рима, но вынужден был отступить, захватив при этом четыре важные крепости.
Положение папы Григорий III казалось совершенно безнадежным. Помощи от императора ждать не приходилось. «Нужда вдохновила его на смелый шаг. Оставленный греческим Востоком на произвол судьбы, фактически преданный им, папа Римский обратился к ведущей власти германского Запада»[86]. Он отослал франкскому правителю Карлу Мартеллу с епископом Анастасием и пресвитером Сергием два письма, где красочно описал бедственное положение Римской Церкви, и, перед лицом опасности, постоянно исходившей от лангобардов, настоятельно просил Карла о помощи. Этот шаг, очевидно, был сделан слишком рано, поскольку политические обстоятельства времени в настоящий исторический момент складывались неблагоприятно для положительного исхода дела. Карл Мартелл был связан с Лиутпрандом, оказавшим ему помощь в борьбе с сарацинами[87], и даже символически усыновил его сына Пипина Младшего.
Таким образом, Карл, вынужденный действовать очень осторожно, хотя и не отказался покровительствовать Римской Церкви, но ограничился на первый раз лишь переговорами с лангобардами. «Понтификату Григория III придает особое значение тот факт, что он первым пришел к мысли связать папство с франками… мысли, на столетия вперед определившей ход европейской истории… Если даже его попытка сближения с франками не имела тогда практического успеха, именно при нем были заложены основы дальнейших контактов с Франкской империей, которые начинали формироваться еще при его предшественнике благодаря личности Бонифация. С большой степенью вероятности можно предположить, что Карл Мартелл, будучи не в силах непосредственно исполнить просьбу папы, в то же время оказался очень уступчивым в своей политике по отношению к Церкви, поддерживая порученную папой Бонифацию работу по организации Церкви в Гессене и Тюрингии и способствуя открытию новых епархий»[88].
Поскольку франкский правитель занял выжидательную позицию, ситуация в Италии продолжала оставаться напряженной. Тогда Григорий III попытался своими силами достигнуть примирения с лангобардами. Он отправил к Лиутпранду того же самого епископа Анастасия, который возглавлял посольство к франкам, однако его миссия не увенчалась успехом. Военные столкновения продолжались.
ebooksa