Она не верила. Они лгали там, за дверью. Они не могли забрать у нее дочь. Почему? Да потому, что она никогда не носила ребенка! Она рассталась со своим любимым очень давно, когда ее начали лечить от сумасшествия… Она никогда не носила ребенка. Никогда! Она никогда…
Клара заскулила и вдавила затылок в стену так сильно, что голова заболела. Она бы не забыла… Зачем они лгут? Зачем им это?
— Нет, милая, я не пытаюсь тебя обвинить, — тем временем пошла на попятную София. — Что ты…
— Ведь именно ты все продумала до мелочей, — Рэммора тем не менее продолжала отбиваться. — Корделию не заботили чувства твоей девчонки, но ты сама предложила то зелье. Ты боялась, что она тебе этого не простит и бросит тебя. Это ведь ты посчитала, что если Клара забудет своего ребенка, то все затихнет само собой. Это была твоя идея! Так почему ты винишь меня в чем-то?
Клара опустила лицо в ладони. Ей стало плохо. Она почувствовала, что вот-вот умрет.
— Я не виню тебя, милая, — примирительно сказала София. — Я виню Джину — она бы не успокоилась, пока не сжила со свету всех Кроу одного за другим. Эта мерзкая дрянь все равно как-нибудь помешала бы рождению моей внучки, и я не смогла бы ничего с этим сделать. А если и так терять Триединую Линию, то лучше пусть не напрасно. Я отдала внучку, только лишь чтобы запереть мерзавку. И это того стоило.
Клара уже ничего не понимала и, казалось, вовсе перестала что-либо чувствовать. Она всего лишь усваивала информацию, больше не реагируя на услышанное… Они украли у нее ребенка, потому что это была девочка. А девочка стала бы продолжательницей традиций. При живой бабке выстроилась бы прочнейшая связь, какая только может быть между ведьмами одной крови, и связь эту не смогли бы разрушить никакие чары и козни. Это сделало бы семью настолько могущественной, что все ее былое влияние померкло бы по сравнению с новой властью, как старая столовая ложка меркнет по сравнению с новенькой полированной…
Кларе захотелось умереть. Хуже быть уже просто не могло…
Но нет, могло.
— Да, это того стоило, — повторила София. — Даже разрыв кровных уз между Кларой и ее ребенком стоил пленения Джины Кэндл. Если бы я только так не ошиблась в Корделии…
— Достойная мамочкина наследница… — с презрением в голосе согласилась Рэммора.
Клара почувствовала, что больше не может… просто не может их слушать. Они… она не…
Ноги подкосились. Клара их больше не чувствовала. Все поплыло перед глазами, и она начала падать на пол. Время растворилось и умерло, воздух утратил прозрачность, потемнел и налился глубиной, как жидкость…
Клара опускалась так медленно, словно погружалась на дно пруда. По крайней мере, ей так казалось. За короткий миг падения она прожила едва ли не две сотни часов мучительного увядания.
Упала она совершенно бесшумно, как воронье перо. Но боль она почувствовала пронзительную. Висок ударился о доску. Пол вонзился в Клару и потек в ее голову кровью. На какое-то мгновение ее поглотила темнота… Когда спустя секунду она вновь открыла глаза, то почувствовала, будто бы их вырезают острым ножом. Клара не до конца понимала, что происходит, и не могла в полной мере осознать,
И ей захотелось понять. Спросить у обеих, почему они такие чудовища.
Она уперла ладонь в пол и, шатаясь, поднялась на ноги. Превозмогая головокружение, она поглядела на дверь. Никто в комнате так ничего и не заметил: ни присутствия Клары, ни ее обморока. У них были свои дела.
Уже не осознавая, что делает, она шагнула к двери и повернула ручку.
Дверь скрипнула. Мать так волновалась перед встречей, что забыла запереть замок.
У камина стояли обе женщины. София Кроу, в своем обычном халате и тапочках, держала за плечо гостью. Это действительно была Рэммора Кэндл во всей своей красе: в фиолетовом платье и шляпке с перьями. В серебристых чулках и туфлях на очень высоких каблуках в тон платью.