– А тебе-то какая разница?
– Ну все-таки интересно…
Тут к нам подошли Лемешев и Арка:
– Знакомьтесь, Араксия Тевекелян – абсолютный чемпион лагеря по разбиванию яиц! – гордо представил он.
– Я не виновата. Какое-то твердое попалось, как из дерева… – подтвердила она. – Ага, галстуки портите! Ну и мне напишите что-нибудь, а я вам…
Пока мы царапали друг другу пожелания, подвалил жующий Жиртрест, его оттопыренные карманы напоминали переполненные гнезда, видно, все, кто еще не проголодался, отдали разбитые яйца ему, зная, что слопает за милую душу. Он тоже захотел получить автограф и написать что-нибудь. Следом к нам прибились Пферд, Поступальская, Бокова, даже Тигран, и Засухин, зауважавший себя после темной, он говорить стал баском…
Вскоре мой галстук напоминал древний пергамент, испещренный разнокалиберными буквами: Лиде показывать, конечно, нельзя, раскричится, мол, вещи надо беречь и носить всю жизнь, пока не истлеют! С трудом найдя на материи свободное место, я оглянулся на Ирму, она снова грустила одна. От внезапной мысли, что, возможно, мы больше никогда не увидимся, я ощутил в груди холод бесшабашной отваги, встал с травы и шагнул к ней:
– Ирм, напишешь что-нибудь?
– А тебе это нужно?
– Нужно.
– Странно. Ну, тогда давай…
– Могу тебе тоже что-нибудь написать… – предложил я, протягивая свою алую тряпицу.
– Не стоит, – покачала она головой. – Хватит. Да и зачем?
Я заметил, что галстук на ее груди свежий, без единой помарки. Пока она, склонившись, старательно выводила буквы, борясь с набегавшими на шелк морщинами, я оглянулся по сторонам и обомлел… Невероятно! Улыбающаяся Анаконда чесала за ухом живую и невредимую Альму, которая ластилась к ней, повизгивая от удовольствия и неистово виляя лохматым хвостом. К воскресшей любимице уже со всех сторон бежали дети.
– Смотри, смотри, Альма – живая! – Я с нетерпением ждал, когда Ирма закончит писанину.
– Где?
– Вон! Пойдем!
– Я люблю кошек.
– Почему?
– Они гуляют сами по себе. Возьми! – Она протянула мне мой галстук.