Любовь и проклятие камня

Дом был погружен в темноту. Мужчины, чтоб не беспокоить Анпё, сами расседлали лошадей, и потом отправились спать.

Чжонку долго вертелся на своем тюфяке. Госпожа, наверняка, сказала Сонъи, куда и зачем уехали мужчины… Юноша пытался представить реакцию девушки, но не мог. Был убеждён лишь в одном: она плакала. Мать ей объяснила, что это традиция и так принято, но у самого Чжонку в глазах темнело, если думал о другом мужчине рядом с любимой. Сердце такое отказывалось принимать. В конце концов, молодой мужчина поднялся и потихоньку выбрался из комнаты. Ни одна из половиц не скрипнула и не выдала его. Весь двор был как на ладони: луна заливала все вокруг серебристым мягким светом. На цыпочках, прячась в тени дома, Чжонку перебежал под окна женской половины. Не было и речи, чтоб пробраться к Сонъи через дверь. Женская половина, рассчитанная только на две небольшие комнаты, двери которых выходили в общую залу, была гораздо меньше мужской. В общей комнате Чжонку был дважды: в первый раз, когда сбежал из Сонгюнгвана, а второй, когда признавался госпоже Елень в чувствах к Сонъи. Но сейчас не мог вспомнить о расстановке мебели внутри. Если он ошибется, госпожа его не простит. Оставалось окно. Но чтобы на нем подтянуться, Сонъи должна его открыть.

Чжонку подобрал камушек и бросил в бумажную створку. Бросил еще и еще. Безрезультатно. Он мог дождаться утра и объясниться с Сонъи, но что-то так и толкало его к этому окну. Юноша завертел головой. Перевернул пустую бочку и взгромоздился на нее. Теперь он мог постучать и даже попробовать открыть окно, правда, если оно не заперто на кольцо-ушко.

— Сонъи, ты спишь? Сонъи!

Не дождавшись ответа, Чжонку подцепил створку снизу и потянул на себя. Створка легко поддалась. Во дворе было светлее, чем в комнате. Присмотревшись, Чжонку заметил, что тюфяк пуст. Он даже опешил.

— Сонъи, — уже громче позвал он.

— Зачем вы пожаловали? — раздалось сбоку, и юноша вздрогнул.

Сонъи стояла у окна, прижавшись спиной к стене, и на Чжонку не смотрела. Юноша тут же почувствовал себя виноватым.

— Я…

— Стали совершеннолетним? — вдруг спросила девушка.

— Ну да…

Сонъи вспыхнула и бросилась к створкам, чтоб захлопнуть окно. Чжонку попытался поймать ее за руки, но она не давалась, едва сдерживая слезы.

— Вот и ступайте туда, откуда пришли!

И тут Чжонку обо всем догадался. Он быстро подтянулся на узенькой планке подоконника и через мгновение был в комнате, закрыл окно и повернулся к девушке, которая с каким-то отчаянием пыталась помешать ему. В комнате царил полумрак, и Чжонку едва видел Сонъи, стоящую напротив в своем ночном убранстве, сжав кулачки. Юноша снял туфли под окном и сделал шаг навстречу. Она шагнула назад, и парень вздохнул.

— Я не животное. Я не могу… вот так. Я люблю тебя и только тебя! И если это не ты… то тогда никто. Сонъи…

Девушка стояла в нерешительности, она смотрела на Чжонку и видела в нем мужчину, своего мужчину. Когда она узнала, что он уехал для обучения в Бёнгван, расстроилась. Расстроилась так, что ревела, скрываясь ото всех. Представить ласкового, своего, Чжонку в объятиях кисэн она не могла. Душа сворачивалась и ныла. И вот он стоит перед ней. Так же чист, как и вчера. Не обронивший ни любви, ни чистоты. Не предавший ее.

— Но почему… так долго?

— Мы давно вернулись. Я ждал, когда уснет отец. Знал, что беспокоишься. Боялся, что разозлишься. Ты… ты мне веришь?

Но Сонъи молчала, глядя на любимого, и тогда он залез за пазуху и выудил шелковую ленту, на которой висели два кольца из нефрита.

— Как купил, так и не расстаюсь с ними. Они даже на учениях со мной. Я все равно не отступлю, слышишь? — шептал Чжонку. — Я все равно буду просить разрешения жениться на тебе. Ты у меня одна. Другой не надо.