Любовь и проклятие камня

[1] Бадук, — «падук» или «го» логическая настольная игра с глубоким стратегическим содержанием, возникшая в Древнем Китае, по разным оценкам, от 2 до 5 тысяч лет назад. До XIX века культивировалась исключительно в Восточной Азии, в XX веке распространилась по всему миру.

[2] Кормилица — женщина, нанимаемая для кормления грудью чужого ребёнка и, нередко, для ухода за ним.

Дорогие мои читатели! Спасибо, что открыли мою книгу. Надеюсь, она понравится вам. Приятного чтения!

Не забывайте: нажать «звездочку» недолго, но этим вы повысите рейтинг книги, и она не потеряется на просторах «Литнета». Рейтинг книги можно повысить через «награды» и «репост» (ссылка на книгу появится на вашей страничке в соцсетях). А уж если вы сами не обделены красивым слогом, или же вам просто хочется высказаться по поводу данной истории, пишите комментарий! Я отвечаю всем.

С уважением Ульяна.

Глава восьмая.

Восстание хуже обычной войны. Страшнее, беспощадней. Война — это когда ты сражаешься с врагом-иноземцем. Он и ходит, и говорит иначе. Восстание — это борьба с твоими вчерашними братьями, с людьми, слушавшими в детстве те же песни, выросшими на тех же сказках, вобравших в себя те же традиции, что и ты. Еще хуже, если ты их еще и понимаешь и даже принимаешь их сторону.

Отряд, ведомый Син Мёном, был хорошо обучен, отлично вооружен. Каждый в отряде был солдатом — человеком, уполномоченным властью убивать всех, кто был ей неугоден. Но, по сути, убивали тех, у кого хватило духу восстать против власти узурпатора. Бесчестной власти!

Соджун и сам понимал: на престоле сейчас двенадцатилетний Танджон, но вряд ли его тщеславный дядя, принц Суян, остановится на достигнутом. После переворота, в котором сам Соджун принимал непосредственное участие, в окружении юного короля не осталось никого, кто мог бы противостоять Суяну. Ведь тот даже не побоялся кары Небес — обвинил в измене своего брата, талантливого живописца и поэта, принца Анпхёна[1]. Пройдет еще немного времени и регентства честолюбивому дяде короля будет мало.

Но солдатам не надлежит думать. Они должны подчиняться. И Соджун подчинялся. Его клинок испивал за день столько крови, что к вечеру становился в тягость своему хозяину. Он служил верой и правдой. Ему, клинку, было все равно, чью кровь проливать. А вот его хозяину… Соджуна терзало гнетущее ощущение собственной неправоты. Поднимая меч над поверженным врагом, он все чаще ловил себя на мысли: а за кого он вообще сражается? За Танджона или, все-таки, за его светлость Великого принца Суяна, казнившего якобы-изменщиков? За что он сражается? С кем? С клинками и луками против мотыг и вил! Конечно, у аристократов, поднявших восстание, были обученные воины, но это лишь личная охрана господина из двадцати-тридцати человек, а остальные? Остальными были крестьяне. Воевать против них?

Это было не подавление бунта, а истребление непослушных! Непослушных, неугодных, ненужных!

Заяц никогда не нападает на волка не потому, что заяц не питается плотью! Он не нападет потому, что волк сильнее! Быстрее, больше, выносливее. Вот и теперь, увидев большой отряд вооруженных солдат, крестьяне превратились в зайцев. Они пытались скрыться в горах, защищавших их и в зной, и в стужу, но не успели. Горы припорошило снегом, на котором так хорошо читались следы беглецов. Обнаженный лес не мог спрятать преступивших закон.

Целый месяц Соджун с другими стражниками бегал по лесам и горам за разбежавшимися повстанцами. Однажды, сидя в засаде, они наблюдали за лагерем восставших. Это жалкое становище и лагерем-то с трудом можно было назвать. Одна крытая палатка, в которой, судя по стонам, доносившимся оттуда, находились раненые, пара костров. Даже караульные не стояли, а в изнеможении сидели на земле. Люди были измучены настолько, что даже не переговаривались друг с другом.

— Не вижу их командира, — шепнул Син Мён, сидевший плечом к плечу с Соджуном.

— Я тоже, — ответил капитан.

Он едва успел договорить, как вдруг спиной почувствовал присутствие. Понятно, что их с командиром окружали люди, но это присутствие было чужим. Не просто чужим — враждебным. И прежде, чем мужчина осознал, что делает, он толкнул в сторону начальника стражи. В то же мгновение стрела, распарывая шелк рукава, чиркнула по руке, оставляя после себя глубокую красную полосу разорванной кожи и мышц. Соджун одернул руку.

— В защиту! — приказал Син Мён, и тут же над головами выросла стена щитов. Стрелы застучали по ней часто и гулко.

— Капитан! Ты как? — крикнул начальник стражи Соджуну. Тот ухмыльнулся лишь.

— Царапина.

Син Мён сидел, придерживая щит над головами. Он посмотрел в глаза своему капитану.