И вот однажды тот самый Эрнест Хрисанфович, который принёс новость об отце, как верный ключник актёрских душ, встретив меня на проходной настороженным: «Здравствуй, Вико!» и передав ключ от гримёрки, проводил подозрительным взглядом. И не успел я снять пальто, как тот, оказалось, оставив вахту, постучал в дверь.
Неся свою службу у входа и регистрируя входящих в театр и выходящих из него, выдавая ключи от гримуборных и других цехов, вахтер отлично знал, что я делил свою комнату с Женей Белых. И, выдав ключ мне в тот день первому, поспешил переговорить со мной с глазу на глаз до его прихода. Он явно был чем-то обеспокоен. При виде него мне и самому вдруг стало тревожно. Мало ли что?
– Привет, Эрнест Хрисанфыч! Как дела?
– Вико! – начал Эрнест Хрисанфович таинственно, как будто сглатывая неприятные вести. – Ты должен знать, что я к тебе, как к сыну…
Он сделал спиритическую паузу и продолжил вкрадчиво, чуть ли не по слогам:
– Что с твоим отцом?
– Слушай… Отец немолод… Одним словом… Было вроде всё в норме, а тут приступ какой-то… Ему тяжко, конечно…
– Вико! Держись! По театру пошли разные нехорошие слухи. Я к тебе, как к сыну, пришёл. Это я виноват. Прости.
– Про что ты? Ерунда! Причём тут…
– Виктор! Я всё слышал тогда в трубке, прости!..
– Да о чём ты говоришь?
– Я не должен был так доносить!
– ?..
– Мне послышалось, будто отец твой… Отец …
– Он жив. Мы справимся. Понял? Ни ты, ни кто другой не виноват. Я сам недавно чуть богу душу не отдал. Слыхал? Под машину попал. А, ну как раз в тот день…
Я демонстративно поставил вахтёру стул, себе – напротив и сел. Присел и Эрнест Хрисанфович.
На его лице выразилась грусть, словно он был вне этой гримёрной, вне этих стен театра, где-то далеко и, может, не сейчас, а в прошлом. Так и было. Он начал рассказывать свою биографию. Но голос его зазвучал иначе и непривычным тембром: бархатной мелодией мужского баритона поплыли ноты от зеркала к зеркалу будуарных столов, от окна до двери.
– Ты знаешь, Вико, я люблю театр не за то, что здесь не надо месить цементный раствор и класть кирпичи… Я его люблю, потому что жизни другой не знаю. Для меня театр – это жизнь моя.
Я слушал и пытался понять, как надолго здесь Эрнест Хрисанфович и что он всем этим хочет мне сказать. Но решил не перебивать, зная, что вскоре придёт Женя и всё само собой разрешится. Эрнест Хрисанфович делал люфт-паузы, во время которых успевал посмотреть мне в глаза испытующим сверлящим взглядом.
– Я не заканчивал театральных училищ, не посещал театральные студии. Я в прошлом – моряк Балтийского флота. Как и мой отец. Но он ветеран военно-морских войск, а я… Я был комиссован по состоянию здоровья, когда начинать осваивать новую профессию, как мне казалось, было уже стыдно.
ebooksa