Когда тебя любят

Отец Жени, может, и являлся причиной неурядиц с его матерью во время совместного проживания. Но свою ответственность перед ребёнком осознавал. Мать Жени и её родители утаили от него дату родов и выписки из роддома. Не советовались они с ним и о крестинах и выборе крёстных Жени. Более того, на суде, истцом на котором выступал Женин отец, сторона его матери настаивала на том, чтобы всячески ограничить права отца на свидания с ребёнком и присвоение ему его фамилии. Благо мама Жени не отрицала отцовства. Но Женя остался под фамилией матери – Белых.

И всё бы ничего: и виделся бы отец с Женей, и воспитывал бы его в отведённые ему судом часы, но в их отношения опять вмешались родители матери Жени и сама мама. Но теперь, кроме себя, Женя никого не корит. Мама его – престарелая пенсионерка, а папа, который боролся за него, чтобы быть ему отцом по жизни, совершил самоубийство, когда Женю ещё водили в детский сад. Но до этой трагедии были ещё два суда за Женю по инициативе отца.

Став взрослым, Женя с подсказки Софии Ефимовны, которую он боготворил ещё и за это, разыскал в архивах районного суда дело своего отца. Слушая рассказы Жени про суды его родителей, не могла она поверить в то, что отец его жестокий и безответственный человек.

Документы архива пролили свет на многое, разоблачая его мать. Во-первых, дело об установлении отцовства говорило о том, что отец Жени не отказывался признавать его как своего ребёнка. Тогда как мать с детства внушала ему обратное. Более того, в исковом заявлении отец подавал на прошение о том, чтобы ребёнку дали его фамилию. Третьим пунктом заявления в суд было установление часов свиданий отца с сыном и родителей отца с внуком.

Суд иск удовлетворил. Однако со стороны матери начались всякого рода препятствия его исполнения. И отцу снова пришлось подавать иск повторно.

Жене удалось найти это дело в архиве, где чёрным по белому стенографировали реплики обеих сторон.

На втором суде были представлены документы, подтверждающие нарушения исполнения решения предыдущего суда со стороны матери Жени. К делу были прикреплены разные справки и выписки из лечебных учреждений, подтверждающие меняющийся режим младенца и его частые болезни, по причине которых отец ребёнка и его родители к нему не допускались.

Женя говорил, говорил, но не мог сдержать слёз при рассказе о том, что узнал слишком поздно. Он вновь с благоговением упомянул Софию Ефимовну, которая развеяла миф об отце, бросившем его мать и затем его во младенчестве. Она, его вторая мама, заставила изменить его мнение о мужчине, который шёл на суды за своего сына и в борьбе за своего ребёнка получил… судимость.

Мать Жени не выполняла решение и второго суда, всячески препятствуя свиданиям сына с отцом. И когда отец подал в суд на мать своего ребёнка в третий раз, та, в свою очередь, обвинила его в избиении, спровоцировав публичный скандал. Об этом инциденте Женя узнал из третьего дела его родителей. Со слов матери, на одно из свиданий с ним он пришёл в плохом настроении и делал ей замечания в дерзкой, неподобающей форме, с применением физической силы. Отец, как говорят протоколы, всё отрицал. Но у матери были свидетели, позволяющие вынести обвинительный приговор не в пользу отца. Так отец Жени получил судимость. После чего мальчик его по имени Женя Белых и вовсе перестал с ним общаться и видеться. Как выяснилось позднее, навсегда.

Слёзы катились по Жениным щекам, а он, как молитву, шептал свою просьбу: чтобы я ни на секунду не оставлял Павла Карловича. Он проговаривал всё, что я должен сделать для отца. Вплоть до мельчайших подробностей из области патронажной помощи лежачему больному. Женя описывал, как менять памперсы взрослым людям, когда они не в состоянии двигаться сами. Он диктовал какие-то рецепты и названия порошков от пролежней, которые могут образоваться у лежачих людей. Он умолял не уподобляться ему, а любить своего отца до последнего вздоха. Просить у него прощения на коленях и простить его за всё уже сейчас, немедленно. И в Бога поверить. И начать служить Ему. Он просил, нет, требовал, чтобы я начал ходить с ним в церковь и вымаливать выздоровления для отца.

Женины указания были похожи на последние просьбы умирающего, поэтому я поспешил во всём с ним согласиться, сказав, что я намерен именно так и поступать. И, чтобы хоть как-то остановить этот поток слов, я, тронув его по-братски за плечо, спросил: откуда он знает, как ухаживать за лежачими больными?

Два года назад в это время умирала София Ефимовна. Ей было 79. Она перенесла инсульт. Она никогда не была замужем. Но, возможно, любила Женю Белых как мужа, которого у неё никогда не было, и как сына, которого не родила.

Женя ухаживал за ней до последнего. Но так и не спас.

32

Трудный выдавался декабрь. Пасмурный, унылый, тягостный. И снег не снег, когда на термометре то плюс, то минус. И жизнь не жизнь, когда отец смотрит на тебя, а ты не понимаешь, узнал он в тебе сына или уже нет.

Но я не помню, когда ещё видел такие цветные детские сны, как в тот месяц. Может, то были и не сны, а мои воспоминания, каруселью кружащиеся в голове независимо от того, закрывал я глаза или открывал. Но на сердце было очень тепло. Даже когда за окном было мрачно и валил мокрый снег. По утрам, готовя чай или подогревая молоко отцу, я часто смотрел на улицу сквозь дым сигареты. Так я приходил в себя после ночи, прерываемой стонами отца. Я ждал прихода тёти Таи и уходил. Перед театром я теперь каждое утро ходил на литургию. Церковь была недалеко от театра, каменная, древняя, с большим приходом. Женя был со мной, не пропускал почти ни одной службы. На репетиции мы уходили теперь по благословению настоятеля храма – протоиерея Никодима.

Батюшка Никодим был нашим ровесником, обладал мягким, лоснящимся баритоном, с кудрявой, ухоженной бородой и блестящим крестом на длинной цепочке. Меня с ним познакомил Женя. Но тётя Тая тоже характеризовала его как чуткого духовника. Она часто видела его на похоронах. А Женя, оказывается, несколько лет был прихожанином его храма. Об этом я узнал в ту ночь, когда он на кухне отца сгорал передо мной, как свеча перед иконой.

Вечерами, перед спектаклем, я тоже заходил в церковь. Ставил свечку всем святым, проговаривал молитвенные слова, которые уже успел заучить наизусть. И торопился в театр.

После спектакля церковь уже была закрыта. А не зайти в церковь для меня отныне было всё равно, что не дать лекарства отцу. Я спрашивал у Жени, у отца Никодима, с которым теперь часто беседовал о Боге и больном папе, у тёти Таи, даже у Миры: Богу так же хорошо слышна моя молитва, если она произнесена вне стен храма? Все отвечали по-разному. Но про себя я тоже молился не реже, чем переступал порог церкви. И в свою молитву я верил так же, как в слова священнослужителей.

Придя домой, я находил на кухонном столе записку от тёти Таи с перечислением всех выполненных дел по дому и с жалобами на плохой аппетит отца. Видел приготовленный для меня ужин на плите или на рядом стоящей тумбочке – завёрнутую в вафельное полотенце кастрюлю с пюре или кашей и парой моих любимых куриных котлет или молочных сосисок, к которым я привык со студенчества. А в жестяном кувшине меня дожидался горячий компот из ягод или сухофруктов – о моей страсти к этому напитку тётя Тая знала ещё с первых вечеров, когда я поселился у отца.