Мы с попутчицей сидели на противоположных скамьях и молчали. Так как дорога предстояла неблизкая, я не торопился с ней познакомиться, а она не стала вступать в разговор первой. Признаться, я не находил предлога, чтобы заговорить. Явился проводник, проверил билеты. И мы опять остались в купе одни. Девушка сидела безучастно, погрузившись в какие-то свои сокровенные думы, совершенно ничего вокруг не замечая. Поэтому я осмелел и принялся ее беспрепятственно рассматривать. Мне захотелось угадать, о чем она так сосредоточенно думает. Возможно о тех людях, к которым ей предстоит явиться, а, может быть, и грустит немного об оставленном родном селе.
Я тоже стал вспоминать свое село и свою школу. Там я был не из робкого десятка. Смущала меня только одна девушка по имени Сурай. Она училась на два класса выше меня и была пухленькой, среднего роста, с круглым личиком. Я не мог с ней не то что заговорить, а даже, взглянув в ее сторону, весь менялся в лице и заливался краской. Однако, приняв твердое решение попытать свое счастье, незадолго перед тем, как она закончила школу, я все же написал ей письмо. Но не стал вручать сам, а попросил это сделать своего одноклассника, парня, которому можно довериться. Ответ Сурай не заставил себя долго ждать.
История – мой любимый предмет, и я в большую перемену зашел в читальню, чтобы подобрать интересующий меня материал для внеклассных занятий. Так вот, Сурай, видимо, за мной проследив, зашла сюда следом за мной. Здесь, кроме нас с ней, заведующей-девушки, с которой они очень дружили, больше никого не было. Подружки, видимо, сразу поняли друг друга или же как-то иначе объяснились. Но, в общем, хозяйка читальни вдруг вышла, заперев нас снаружи, будто забыв о нашем здесь присутствии, да и ушла проводить урок, так как это вела по совместительству. Сурай же, видно, решила поговорить со мной обстоятельно начистоту. Разговор она начала с усиленного подчеркивания своего старшинства надо мной на все три или четыре года. И очень дружески посоветовала: чем заглядываться на девушек, лучше побольше времени уделить учебе.
Не решаясь взглянуть ей в лицо, я сидел и машинально перелистывал книгу, делая вид, что старательно разглядываю картинку. “Молчание – золото», – подумалось мне в этот момент как о единственном выходе из положения. Но окончательно убило и уничтожило меня стихотворение, которое она написала специально по этому случаю и прочла мне:
Ну и, конечно, Сурай завершила воспитательное собеседование со мной назидательной параллелью, что я похож на смешного героя ее стиха.
Так вот кого напоминала мне моя спутница, вдруг осенило меня. Я взял да и заговорил напрямик:
– В селе у нас мое имя самое распространенное – это Эсен-покгучи. Когда я зачем-нибудь нужен старшим и они хотят меня улестить, тогда я называюсь сынок Эсен джан. А бывают и такие, что обзывают меня: “Эсен, Эсен!». Так что на любом из этих имен можно остановиться и меня называть таким именем. А как вас зовут?
– Гульнара.
– Ах, Гульнара! Или как поется в знаменитой нашей песенке: “Я маленькая девочка Гульнара», значит.
Вместо ответа Гульнара посмотрела на меня как-то настороженно, будто вопрошая: “И с кем это я связалась?». Но разглядев, что я говорю с усмешкой, тоже чуть улыбнулась. Оказывается, улыбка совершенно меняла облик девушки: глаза засветились темным бархатным блеском, щеки порозовели, лицо округлилось. Я опять взглянул в окно.