В очередном столкновении Серый сильным ударом головы выбил из ноздрей Чабдара струйку алой крови. Ударяясь о землю, капли сливались с морем тюльпанов, устилавших окресные холмы. Бой продолжался, тюльпанное море полнилось, а Чабдар, тем временем, слабел. Он дрожал всем телом. Впервые в жизни ноги не повиновались ему. Неужели так страшен был этот удар Серого? Нет, рано еще сдаваться! Собрав все силы, Чабдар двинулся на соперника. Но что-то неуверенное было в его движении, сломленное. И поняв это, и обрадовавшись близкой победе, Серый с новой яростью кинулся вперед. Его удар со всего маху в грудь потряс Чабдара. Несколько секунд лежал он на земле, не двигаясь, лишь судорожно вздрагивая боками.
Старая кобылица, стоявшая впереди табуна, казалось, сейчас заговорит, – так выразительны были ее глаза. Да, она знала его молодым и сильным, она была свидетельницей его многочисленных триумфов. Да, он ей нравился. Он был настоящим вожаком, но сейчас…
Это был его конец. Растоптано достоинство. Не может он больше предводительствовать табуном… Пренебрежительные взгляды молодых маток, влажный блеск глаз жалеющей его старой лошади, любопытствующие взоры жеребят, подняли и поставили Чабдара на ноги. А ноги предательски дрожали. И все же у него достало сил повернуться и поскакать прочь. Серый вошел в табун. В сторону Чабдара никто не смотрел. И лишь гнедой жеребенок, любивший поиграть с вожаком, кинулся за ним вслед. Сухие щетинки прошлогоднего травостоя кололи его нежное брюшко. Он вскидывался и прыгал дальше.
Когда, раздувая от быстрого хода тонкие розовые ноздри, он взбежал на вершину холма, то его глазам предстала неожиданная картина: Чабдар, не владея больше своим телом, катился вниз по крутому, почти отвесному склону.
Жеребенок содрогнулся и в ужасе попятился. Потом, как бы оценивая ситуацию, посмотрел на табун, потом на темнеющее внизу бездыханное тело, и заржал.
Светило солнце. Разделившись, как всегда на группки, щипал свежую траву табун. И тревожно неслось над равниной, над холмами и солончаком жалобно-тоскливое ржание гнедого жеребенка.
Жеребенок плакал…
ЧЕЛОВЕК, УШЕДШИЙ НА ВОЙНУ
Каждую ночь, когда все затихнет, принимаюсь сочинять это письмо. Удивительно, как еще находятся слова? Но им, заветным, видно, нет конца. Однако, одно-единственное письмо пишу, а всякий раз оно новое. Если б ты знал, какое это счастье, писать его. Слова тревожат память, воскрешают твой образ. Ты перед глазами, как живой. Поверь, это уже счастье. В такие мгновения я – самая счастливая женщина на свете.
И улицу нашу вижу, и тебя, как ты утром идешь на работу. Первым, почтительно здороваешься со стариками, а молодые, безусые еще парни тебя приветствуют. Я стою у тамдыра, достаю из его жаркого чрева свежий хлеб – горячая лепешка обжигает ладонь даже через енлик – а взглядом провожаю тебя, слежу до тех самых пор, пока не зайдешь за густые талы, что росли у арыка рядом с домом дедушки Гыджана.
Какое чудо нас соединило? Чудо, чудо, не спорь! Сейчас парни с девушками встречаются, мы даже не знали друг друга до свадьбы. Я лицо твое разглядела только утром после нашей первой ночи, когда ты заснул на заре. Ты мне сразу понравился. А потом я так быстро к тебе привыкла! Ты стал самым близким, самым родным. Я удивлялась: неужели так бывает? Значит, бывает.
Даже когда уходила погостить к родителям, все время о тебе только думала. Чем ни займусь, на что ни гляну – тебя вижу. Вот ты пришел с работы, бродишь как неприкаянный по дому, не знаешь, чем заняться, как унять тоску. Ведь и тебе без меня было плохо, правда? Представляю это, так только и думаю, как бы перенестись к тебе. Кажется, были бы у меня крылья – улетела! Собираешься в гости на денек-другой, а не пройдет и полдня, уже ищу повод, чтоб домой вернуться. Сноха даже ехидничала:
– Ну и дочка! Замуж выскочила, так родительский дом враз опостылел. Видно, об одном только думаешь… Как это так, прийти домой и ночевать не остаться!? Отца, брата не дождаться…
Мама ничего не говорила. Обидится, молчит. Но ни упреки, ни мамин осуждающий взгляд – ничего не могло удержать меня вдали от тебя.
Я дарила тебя любовью и богаче становилась. В твоем доме меня все любили. Знаешь, как это приятно, когда чувствуешь ласковую заботу и свекрови, и твоего отца, и маленьких братцев. А уж как твоя бедная мама тревожилась, когда я затяжелела! Так и вьется, так и хлопочет. Хочу за водой сходить – она ведро отнимает: “Без тебя принесут!», соберусь хлеб печь – она за енлик. Наверное, за те десять лун набегала она больше, чем я за всю жизнь. А однажды принесла новенькое, только что выстеганное одеяло:
– Возьми, невестушка! Пусть дитя моего сына согревает бабкин подарок…
А в другой раз, вернулась я от соседки, глядь – в нашей комнате резная колыбелька стоит. Свекор ее, оказывается, тайком мастерил. Такая нарядная. Сколько же ему трудиться пришлось, чтобы вырезать ее из тутового дерева да так украсить? Как мечтала я, что будем сидеть вдвоем возле этой колыбели, любоваться нашим первенцем! Не сбылось…
Война. Боюсь я этого слова. Холодная скользкая змея. Проползла между нами и разлучила. Конечно, люди сильней, люди все превозмогают. И лишения, и беды. И война не вечная – кончится! Снова по утрам аромат свежего хлеба небеса согревает, а вот сердце мое отогреть не может. Только ночами приходишь ко мне… Пишу, пишу, а слать-то некому. Но все равно пишу, только бы воскресить в душе твой облик.
Знаешь, я тебя всегда ревновала. И сейчас ревную. Ведь годы с тобой ничего сделать не смогли. Ты все такой же: лицо открытое, прямой взгляд… Не осуждай меня, не могу заставить себя поверить, что человек, который лежит сейчас со мной, – это ты. Да, имя твое, фамилия твоя, а не ты. Не веришь? Смотри, вот дремлет он, а сейчас как закричит: Ба-та-ре-я!..» – вскочит, глядя по сторонам невидящими глазами, у меня сердце оборвется. А он зайдется в кашле, бухает, бухает – всего его разрывает. Встану, поставлю чайник. Ведь он, пока не глотнет горячего чайку, не успокоится…
ebooksa