Итак, Сёрен Кьеркегор издает газету «Мгновение», пишет и лихорадочно издает книги, которые почти не находят читателя, и становится объектом систематических издевательств. Теперь он не просто одинок и не понят, но и выставлен в общественном мнении в самом нелепом и дурацком образе. Если говорить о внутренних и внешних событиях его жизни, двух я коснулся – отец и Регина. Отношения с отцом и разрыв с невестой, трагический и загадочный.
Третье важнейшее событие второй половины его жизни – это его острейший конфликт с датской церковью. Повторяю, Кьеркегор не хотел быть «основоположником экзистенциализма», вообще не претендовал на лавры какого-то великого философа. Он хотел быть христианином! При этом он вполне ясно понимал, что быть христианином – это всегда ставить под вопрос свое христианство. Это некий парадокс. Ведь единственный настоящий христианин – это Христос. А я – не Христос! Значит, я все время ощущаю, что я не настоящий, не подлинный христианин.
Христианин Кьеркегор и критик христианства Ницше приходят с разных сторон к одному и тому же, к тому, что Ницше назвал фактом «смерти Бога», то есть к глубочайшему кризису оснований христианства в современной им и нам Европе.
Я уже много говорил в нашу первую встречу, что религиозный экзистенциализм всегда еретичен, всегда восстает против ортодоксии. И Кьеркегор – тому яркий пример. Приведу цитату: «Христианство без подражания Христу на деле – просто мифология, поэзия. Просвещенный XIX век видит в христианстве только миф. Но ему не хватает мужества от него отказаться».
С точки зрения Кьеркегора, современные люди занимаются «игрой в христианство». Он называет этот феномен «игры в христианство» «воскресным христианством»: человек живет всю неделю, а в воскресенье вдруг вспоминает: «Ах да, я же еще и называюсь христианином! Надо бы в церковь зайти, свечку поставить». А он, Сёрен Кьеркегор, не хочет играть, он хочет быть христианином, и… отчетливо и мучительно понимает, как это невозможно. Христианство без внутренней веры, без мученичества, без подражания Христу, без сомнения, без риска, без жертвы, без страсти – это глупая пародия. И христианство, таким образом, умерло в нашем мире, говорит Кьеркегор. Потому что это сплошная имитация, «симулякр», как сказал бы Бодрийяр.
Приведу еще одну цитату: «Большинство людей полагают, что серьезное дело – получить должность. Затем внимательно следить, как скоро освободится должность более высокая, чтобы постараться ее занять, чтобы потом переехать на новую квартиру и заняться ее обживанием. Они полагают, что серьезное дело – войти в хорошее общество. К обеду у Его Превосходительства они готовятся тщательней, чем к причастию. И если вы увидите их по пути, то обнаружите столь серьезными и важными, что просто ужас. Что ж, все это я еще вполне могу понять. Но единственное, чего я понять не могу, так это того, что если все это – серьезно и важно, тогда выходит, что вечность – сплошная шутка и шалость. Ибо в вечности нет ни продвижения по службе, ни повышения в чине, нет там ни переезда на новую квартиру, ни обеда у Его Превосходительства».
И другая цитата из Кьеркегора: «Был ли апостол Павел государственным служащим? Нет. Имел ли он выгодную работу? Нет. Зарабатывал ли он большие деньги? Нет. Был ли он женат и производил ли на свет детей? Нет. Но ведь тогда выходит, что Павел не был серьезным человеком!» Комментировать это, думаю, нет необходимости. Лучше и точнее не скажешь.
В общем, понятно, что с такими взглядами, убеждениями и сомнениями Кьеркегор был обречен на столкновение с теми, кто называл себя христианами, прежде всего, с протестантским духовенством. И он все более явственно шел навстречу катастрофе. Катастрофа же состояла в том, что его никто не понимал.
Кьеркегор мечтал спровоцировать общество на какой-то взрыв. Может, в этом можно найти гордыню, а может, и нет, но больше всего он мечтал о судьбе мученика. Он считал, что в этом смысле идеален Сократ, который смог довести афинян до того, что они его судили и казнили. Потому что заставить себя убить – это заставить относиться к себе предельно серьезно, это спровоцировать людей на рефлексию и действие. Но такая участь не была ему самому дана.
Все дело осложнялось еще и тем, что глава протестантской церкви Дании, епископ Мюнстер, был близким и давним другом семьи Кьеркегора. Он был духовником его отца, нянчил самого Сёрена. И лично к нему Кьеркегор относился достаточно неплохо. Но, конечно же, он видел в нем воплощение всего того плохого, что он видел в современном христианстве. И когда в 1854 году епископ умер, терпение Кьеркегора лопнуло. Потому что назначенный на его место епископ Мартенсен выступил со слащавой статьей и проповедью, где назвал покойного епископа Мюнстера не больше не меньше как «свидетелем истины». А ведь, как вы помните, «свидетель истины» – это буквально мученик (μάρτυς, по-гречески). Тот, кто свидетельствует об истине всей своей жизнью. Кьеркегор разражается в своей газете серией статей, где резко нападает на покойного епископа и на его преемника. Первая статья так и называется: «Был ли епископ Мюнстер свидетелем истины?», где он высказывает все без всякой политкорректности по этому поводу – что такое быть христианином и почему епископ не был «свидетелем истины», а способствовал ее забвению.
Что тут началось! Никто ничего не понял, конечно. Поняли только одно, что какой-то Кьеркегор ругает уважаемого человека, да еще и покойного! Начался вопль: надо посадить его в тюрьму, в психушку, закрыть газету. Сам Сёрен был бы очень рад этому развитию событий. Он считал, что это именно то, что нужно совершить датчанам с ним и ему с датчанами, чтобы как-то встряхнуть их и пробудить от спячки. Но даже такого счастья ему не было дано: началось всеобщее улюлюканье, оплевание, истерика вокруг него. Если раньше на него смотрели как на безобидного чудака, который что-то пишет непонятное, гуляет по ночам, ходит в оперу, покинул свою невесту, да и вообще философ (а это уже диагноз для обывателя), то теперь он поднял руку на святое, ругает уважаемых людей. И этой полемикой, острым лобовым конфликтом с официальной датской протестантской церковью и всем обществом омрачен самый конец его жизни. Человек, который жил так трагически, так внутренне насыщенно воспринимал мир, был так уникален и оттого так одинок, так много размышлял и так много чувствовал! О нем можно сказать, как Расин сказал некогда о Паскале: «Он умер в 42 года от старости». Он шел по улице, упал от истощения, его отнесли в ближайший госпиталь, и там он скончался в ноябре 1855 года.
Вот такая трагическая жизнь и такая вот смерть: непонимание, одиночество, разлука с любимой, отчаяние, насмешки, травля, забвение. А через шестьдесят – семьдесят лет в Кьеркегоре увидят великого философа, предтечу экзистенциализма и диалектической теологии.
Очень важный момент – то, как писал Кьеркегор. Я уже сказал, что он был тончайший психолог, величайший писатель. Как и многие экзистенциалисты, он излагает свои мысли не только в форме трактатов, статей, но в форме афоризмов (скажем, вспомним «Афоризмы эстетика» в «Или – или»), в форме романов и повестей («Повторение», «Дневник обольстителя»). Что тут принципиально важно?
Во-первых, вот эта сократовско-платоновская диалогическая стихия. Можно четко разделить все произведения Кьеркегора на две части. Вторая группа, как правило поздняя, написана им от своего имени и посвящена прямо апологии христианства. Некоторые труды, где он прямо говорит о христианстве, подписаны его фамилией.
Но большая часть его ранних произведений подписана не его фамилией, а разными псевдонимами – Константин Констанциус, Иоанн Климакус (был такой христианский мистик в V веке) и целый ряд других имен. Причем тут возникает сложная система. Книга написана от чьего-то имени, к ней написаны предисловие, предисловие к предисловию, вступление от издателя… Возникает такая галерея сложных зеркал, в которых отражается множество разных людей. Для чего это? Система таких двойных-тройных механизмов, когда есть книга, созданная вымышленным человеком, а к ней – предисловие другого вымышленного человека, а к тому – третье предисловие третьего вымышленного человека и эти герои переходят из книги в книгу, как-то сталкиваются, взаимодействуют друг с другом, друг друга комментируют и оценивают. Зачем это? Как говорят литературоведы, «система непрямых высказываний». И та самая пресловутая ирония… Зачем все это?
Как я уже сказал, для понимания Кьеркегора важно его замечательное умение недоговаривать. Речь идет об экзистенции, о личности, о субъективности, о том, что абсолютно единично. А слово – это всегда что-то общее, связанное с понятием. Словом нельзя передать личность, нельзя передать ничего важного. Словом можно только подвести к этому, намекнуть. Здесь мы подходим к одному из главных понятий Кьеркегора, которое чрезвычайно роднит его со столь важным и дорогим для него Сократом. Это понятие двойной рефлексии, некой провокации. Смотрите, ведь каждый из нас уже есть. Каждый из нас есть и каждый из нас абсолютно единственен, с одной стороны. С другой стороны, каждый из нас еще должен это понять. А как это понять? Через рефлексию, через выбор. То есть, пока мы есть, мы как бы живем как овощи, как растения, как животные, как дети. Как толпа. Мы растворены. Мы есть, но мы не знаем, что мы есть! И мы не знаем, кто мы такие. Мы не выполнили завет «познай себя», «будь собой». Вот это – первичная рефлексия, когда я просто что-то делаю, и все. Потом есть такой момент, что я осознаю, что я это делаю. Наступает осознание. И, наконец, я осознаю, что я осознаю, что я это делаю. Именно я и именно это делаю! Осознание осознания. И вот это Кьеркегор называет «двойная рефлексия». Именно тут, в этом возвратном движении сознания, пробуждается экзистенция. Человек не просто есть, а он понимает, кто он есть. Это невозможно без рефлексии, невозможно без выбора.
Тут наиболее уместный пример – это сон и пробуждение. Пример, очень характерный для многих философских и религиозно-мистических традиций. Помните, Будда – значит «Пробужденный» на санскрите? А Гераклит говорит: большинство людей спит наяву.
У Кьеркегора есть образ (забегу вперед – я его очень люблю). Он сравнивает каждого человека с крестьянином, который едет на телеге, держит в руках поводья от лошади и спит, и то ли он едет на лошади, то ли лошадь его везет куда пожелает. Но он может проснуться, стряхнуть с себя спячку, повернуть лошадь направо или налево. И каждый из нас – такой крестьянин. Мы вроде как есть, но в то же время нас нет. Мы живем во сне, не осознавая и не выбирая себя. Но мы можем пробудиться. Пробуждение спящего – когда тот, кто есть, и есть единственный, осознает себя как того, кто есть, и есть единственный. Вот, что такое двойная рефлексия. Я не просто есть и я уникален, а я осознал себя, свою уникальность, я взял на себя ответственность. Тут чрезвычайно важный для всякого экзистенциалиста момент рефлексии и выбора. И вот тут как раз важен Сократ. Ведь что есть Сократ, как не все это? Побуждение человека стать собой, осознать себя, начать деятельность, очень мучительную, очень болезненную, выхода из строя, выхода из толпы, из вот этого растительного блаженного доличностного существования. Ведь очень многие так и могут всю жизнь продремать на этой кобыле, на этой телеге, едущей невесть к какому обрыву, от спячки так никогда и не перейти к бодрствованию, от первичной рефлексии не перейти ко вторичной. Не сделать выбор. Не узнать себя в мире.
Вот это все очень важно – выбор, рефлексия, осознание себя в качестве себя. А как это сделать? А сделать это можно, только спровоцировав читателя. На мысль, на поступок, на стыд, на самоосознание и самоопределение. На «отделение» себя от себя.
Тут, конечно, сразу вспоминаются не только Сократ, но и Платон. Я в свое время много читал и писал о нем. Почему Платон никогда не говорит от первого лица в своих диалогах? Потому что главный герой диалогов Платона – это не Сократ даже, а читатель. Задача диалогов Платона, как и диалогов Сократа, спровоцировать человека на некую реакцию. Платон сталкивает в своих диалогах не позиции, а живых и уникальных людей, чтобы не только показать читателю многомерность и бездонность истины, но и попытаться высечь у читателя искру самоопределения. Он показывает читателю-зрителю: «Смотрите, вот вам Алкивиад! Вот Продик! Вот Критон! Вот Гиппий! Вот вам Горгий! А где же, с кем же вы?» И то же самое делает Кьеркегор, абсолютно то же самое. Его несравненное оружие – система непрямых высказываний. Их цель – спровоцировать читателя, войти в его мир. Сталкиваются не просто какие-то «позиции», какой-то «А» с каким-то «Б», а живые узнаваемые люди, со своими страстями, интересами, характерной речью. Поэтому очень важно понять, для чего Кьеркегор использует все это. Литературные художественные формы, афоризмы, дневниковость, непрямые высказывания, псевдонимы, сложные системы зеркал. Это совершенно все то же самое, что и платоновско-сократовский диалог. Его цель – пробудить человека от спячки, заставить вступить в диалог не только речью и мыслью, но и самой жизнью, намекнуть на невыразимое, подтолкнуть человеческую субъективность, столкнуть не позиции, а живых людей. Поэтому он продуманно использует такую систему образов, такую систему построения своих произведений.
ebooksa