Экзистенциализм. Период становления

И еще одна очень важная черта. Ее мы отчасти увидим потом в Сартре. Это странная такая особенность – «скрытность-откровенность». Предельная открытость и предельная закрытость.

Вспомним «Из записок еще живущего». С одной стороны, Кьеркегор намекает на что-то, чего никто не знает. С другой – прямо указывает на это тайное. И точно так же все его произведения рассказывают об истории с Региной Ольсен, но не прямо. Это шифровки, которые можно бесконечно расшифровывать.

Когда я думаю о Кьеркегоре (а думаю я о нем почти ежедневно, признаюсь), мне такой очень странный образ приходит в голову, он мне бесконечно симпатичен, близок: образ лисенка, притаившегося в норе. Он весь в норе, но хвост чуть высовывает из норы. И вот мы можем за этот хвост выхватить и вытащить его. Скрывание открывания. Олитературивание себя. Это и у Сартра мы ярко видим: сочетание предельной, до бесстыдства, откровенности с предельным же достраиванием, скрыванием, олитературиванием себя под разными псевдонимами и лирическими героями. Это очень кьеркегоровское. Система героев, масок, зеркал, провоцирующая читателей. Множество масок, личин, чтобы читатель сам определился, кто он сам и как ему к этому относиться.

(Помните, в гениальном «Солярисе» Станислава Лема Крис Кельвин мучительно спрашивает у своего коллеги Снаута, кто же все эти «Гости», загадочные посетители их корабля, порожденные закоулками их же душ. И что он слышит в ответ? Снаут в ужасе отшатывается и пристально смотрит на него: «А ты? Кто ты такой?»)

Теперь перейдем ко второй части лекции о Кьеркегоре. Вот я рассказал о жизни Кьеркегора, об особенностях его, как сказали бы сейчас, письма. Теперь мы подошли к очень важному пункту, который нельзя миновать и который является принципиальным.

Я уже говорил, что на Кьеркегора противоречивым образом повлияли Сократ, в чем-то – романтики. Но еще одна важная точка его понимания – это Гегель. И Кьеркегора часто называют анти-Гегелем. Вообще, надо сказать, чтобы было понятно: почему Кьеркегор так ополчился на Гегеля? Потому что Гегель – это больше, чем Гегель. Так же, как мы с вами говорили насчет антитезы романтиков и просветителей, Паскаля и Декарта. Гегель – это не просто Гегель, какой-то философ, пусть великий, а это – целая эпоха в европейской культуре. Гегель – это вершина и конец классики. Это вера в разум, вера в науку, вера в прогресс, во все эти модерновые идолы. Последний величайший философ, который воплотил и довел до завершения некоторые тенденции эпохи. Спорить с Гегелем – это спорить со своим временем. Почти все, что было интересного в европейской философии XIX века, либо вышло из Гегеля, как его творческое развитие, преломление, отчасти критика: Маркс, Фейербах, Штирнер, Бакунин, которые были гегельянцами, но далеко ушли от Гегеля, творчески его пересматривая; либо вышло из врагов Гегеля, которые не принимали его изначально в самых его основаниях. Тут на ум приходят Шопенгауэр и Кьеркегор. (О Шопенгауэре я сейчас говорить не буду; думаю, все вы, конечно, имеете о нем какое-то представление.) Они всю свою философию строили как антигегельянскую. Но это не просто Гегель им не нравился, а им не нравилось то, что за этим именем стоит. А что за ним стоит?

Давайте пробежимся по пунктикам. И, говоря о Гегеле, будем одновременно говорить и о его антиподе – Кьеркегоре.

Во-первых, может, не самое главное, но существенное: Гегель очень ярко выразил ту убежденность философии Нового времени, что философ как частное лицо и философия, которую он создает, – это две большие разницы. То есть кто такой я, философ, как человек, как частное лицо, как я живу, это неважно. Гегель как человек был довольно ничтожным. Как о нем пишет Владимир Соловьев, «умеренный и аккуратный». При этом он считал, что он познал истину, он открыл людям Абсолют. И эти две ипостаси никак не связаны. Даже Шопенгауэр, который на Гегеля всегда нападал, тоже резко разделял в себе это. Он писал однажды: кто такой я? Это не тот неудачник, к которому на лекции никто не ходил, у которого все было плохо. А это тот, кто открыл людям истину, написав «Мир как воля и представление». Даже Шопенгуаэр при всем своем антигегельянстве следовал традиции: есть человек, а есть его философия. И важна философия. В философии личность преодолевается во всеобщем, в абсолютном.

Как вы понимаете, Кьеркегор высказывает ту важнейшую истину экзистенциализма, которая возвращает нас к Античности: «Сначала жить, а потом философствовать». Наша мысль – лишь часть нашей жизни, а не наоборот. Нельзя разделять философа и его философию. Нельзя разделять человека как частную личность и его учение. Повторяю, это может быть не самое главное, но это важно. Это вообще принципиально для всего экзистенциализма. Философия как часть философа, а не наоборот. Это не две какие-то разные реальности. Причем философ как личность – ничтожно малая величина, а его философия – это нечто грандиозное.

Второй момент. Гегель – это, как известно, торжество не просто рационализма, но и духа системности, того духа системности, с которым так воевали романтики. Гегель однажды сказал: «Истина – это система». Философия – как наука, систематичность, постижение всеобщего. С этим Кьеркегор тоже спорит, он говорит: нельзя систематизировать жизнь, нельзя систематизировать личность. Всегда будет остаток – иррациональное, личное, все, что вылетает из этой системы. То есть философствование Кьеркегора и экзистенциализма – это философствование антисистемное, антисциентистское, антиобъективистское, антирационалистическое. Самое главное – жизнь; личность всегда выпадает из системы. Система – это всегда что-то мертвое, завершенное, догматическое. Я уже говорил об особенностях писания Кьеркегора, его попытках схватить как раз вот это невыразимое, намекнуть, подвести, спровоцировать человека.

А дальше самое главное. Все знают главнейший тезис Гегеля: «Тождество бытия и мышления», «Все действительное разумно, все разумное действительно». Кьеркегор говорит: нет, между бытием и мышлением существует огромный зазор. Бытие вовсе не разумно. А разум вовсе не тождествен бытию. Между ними пропасть. И далее: для Гегеля важно только всеобщее, объективное, необходимое. Гегель – певец всеобщности. Личность – только момент во всеобщем. А случай, частность, личность – это всего лишь проявление необходимости, объективности.

Пафос Кьеркегора и его восстание идет по всем пунктам: против духа системы и, прежде всего, в защиту личности. Да, дважды два – четыре, но что мне с того? А вот самое главное – оно всегда личностно, всегда недоказуемо. Нельзя доказать, что есть Бог, нельзя доказать, что человек хорош. Но это – главное. И оно не вгоняется ни в какую систему, никак не передается, не доказывается. Об этом можно только свидетельствовать, но доказать нельзя. Кьеркегор защищает личность от безличности. Защищает свободу от необходимости. И в этом смысле Кьеркегор – вполне романтик. Вообще, у него отношения с романтизмом чем дальше, тем хуже, но в этом пункте он до конца остался романтиком. Как, например, он формулирует, что такое вера? Для него «вера – это тяжба о возможном». Во всем, что говорит об объективном, необходимом, всеобщем, безликом, для Кьеркегора чуется что-то тоталитарное, что-то бесчеловечное. То, что меня давит, исключает, превращает меня в вещь, растворяет. Против объективной истины – субъективная истина, против необходимости – свобода и возможность, против тотальности разума – не сводимый к разуму остаток реальности. Против безликости – личность.

Еще один важный пункт. В философии Гегеля мы видим очень резкую тенденцию в отношении религии. Бог фактически пантеистичен. Гегель, конечно, маскировался под христианина (ну, еще бы!), но его философия по сути своей пантеистична. Он пытался ее стилизовать, облечь в христианские формы, но, в сущности, это нечто пантеистическое. Начало, подчиненное необходимости, – там теряется личный Бог. А для Кьеркегора личность как в человеке, так и в Боге, очень важна. Общение, встреча с Богом возможны для него не на олимпе абстрактных рассуждений, а лишь лицом к лицу, в страхе и трепете.

Но самое главное другое. У Кьеркегора совершен важнейший шаг. Как сказано в схоластике, «философия – служанка богословия», а у Гегеля все наоборот: «религия – служанка философии». Представьте себе, религия – это старая почтенная бабушка-инвалид; она пожила свое, имеет заслуги. Давайте ее пристроим в какую-нибудь богадельню, пусть она там живет на покое, а мы философски будем ее обосновывать. То есть, по Гегелю, религия – это недофилософия. Она имеет заслуги, но без философии она – ничто. Она выражает философские истины, но в несовершенном виде. По Гегелю, философия – «воплощение абсолютного в абсолютной форме». А религия – это недофилософия. Так религия полностью оказывается заложницей философии, вера – заложницей разума. При том, повторяю, Гегель ничего плохого не хотел! Он, выпускник теологического факультета Тюбингена, вовсе не хотел вообще религию ниспровергнуть! Он всего лишь превратил ее в такую вот жалкую приживалку при философии, которая без философии ничто.

И вот это, конечно, вызывает у Кьеркегора страшное возмущение. Потому что, если религия нуждается, как в костылях, в разуме, морали, философии, то тогда не нужна никакая вера. Тогда религия становится вообще не нужна! Кстати говоря, как вы знаете, именно такой шаг сделали и молодые младогегельянцы. Они сказали: если религия всецело обосновывается философией, то как философия религию обосновывает, так она может ее и ниспровергнуть! И такой шаг сделал Дэвид Штраус, потом Бруно Бауэр, потом Людвиг Фейербах – и пошли-поехали все эти молодые гегельянцы. То есть они логически выросли из Гегеля. Гегель философски обосновывал религию, они ее философски опрокинули.

А для Кьеркегора это принципиально неприемлемо. Несводимость религии к философии, несводимость веры к разуму – это принципиально важный момент его расхождения с Гегелем.

Совсем быстро, практически скороговоркой, пробежимся по некоторым понятиям, темам, особенностям его философствования. Хотя, как вы понимаете, философия Кьеркегора несистемна. Цель моя при этом, конечно, не все рассказать за пару часов, но, как всегда, лишь «показать рукой», что-то лишь назвать и обозначить, чтобы вы сами захотели все прочитать.

Сначала, собственно, о понятии экзистенции. Человек для Кьеркегора – это исключительно личность! Кьеркегор использует понятие, которое независимо от него примерно в те же годы использует Макс Штирнер: «Единственный». Важнейшее, что у Штирнера, что у Кьеркегора, это понятие Единственного, Единицы. Кьеркегор пишет – я бы хотел, чтобы на моей могиле написали только одно слово: «Единственный». Понятно, что здесь это слово присутствует совсем в другом смысле, чем у Штирнера, но тем не менее… Единственность. Каждый должен понять, что он – один, что он есть и что он должен прожить свою жизнь. Человек должен выйти из толпы. Здесь как раз и возникает у датского экзистенциалиста тема массы. Критика толпы, анонимности и всего того, что в ХХ веке назовут «массовым обществом» и «массовой культурой». Нормативная этика, нормативная, скрижалеобразная мораль, и разум – анонимный, объективно-обезличенный, гегельянский. По Кьеркегору, человек должен найти совершенно другую этику, совершенно другую рефлексию. Наконец, человек убегает от себя во что-то, что Паскаль называл «забавами», а позже назовут неподлинным существованием или отчуждением. Личность должна выйти из толпы.

И тут очень важный момент. Кьеркегор говорит: что отличает человека от животного и христианина от язычника? Для Кьеркегора одно связано с другим: христианство и человечность. Так вот ответ: то, что в мире природы род выше индивида. И в языческом мире так же. В языческом мире интересы общего, целого, коллектива важнее индивида. И в природе род важнее особи, индивида.

А в мире людей и в христианском мире все наоборот. Индивид выше рода. Как не устает повторять Кьеркегор, «никто не может заменить меня перед Богом». Я незаменим. Кардинальнейшее отличие человека от всего нечеловеческого (и эта истина провозглашена, по Кьеркегору, сначала Сократом, а затем христианством) – способность и долг личности выйти из толпы, осознать свою уникальность, единичность. Несводимость человека к роду. В природе род над личностью, а в человеке наоборот – личность над родом. В язычестве коллектив над человеком, в христианстве – все наоборот.