Наконец, ранний сборник статей Шестова, посвященный разным писателям и философам: «Великие кануны» (М., 2007).
Но вот что удивительно. Хотя Шестов – философ известнейший, проникновеннейший, и, я уверен, сейчас немало таких, как я, его пылких почитателей (и читателей), но хороших книг о нем практически нет. Статьи, разделы в учебниках – это да. Единственная книга о нем, которая мне известна, ее даже и книгой-то не назовешь, – так, брошюрка, но очень достойная: Л. М. Морева, «Лев Шестов» (Ленинград, 1991). Совсем первая ласточка, еще до развала СССР. Книжка небольшая, но очень проникновенная, я ее очень люблю. Правда, замечу, читать ее непросто, как и самого Шестова. (Поэтому она и адекватна ему по смелости и провокативности формы и содержания.) И, кстати, вот в ней, посмотрите, и его неплохой портрет: он выглядел как классический ветхозаветный еврейский пророк.
Мы очень сильно сэкономим на его биографии. Скажу только сразу, что «Апофеоз беспочвенности» – это и о самом Шестове. Еврей по рождению, русский по культуре; в России его часто воспринимали как инородца – подъем черносотенства, еврейские погромы. Россию он познакомил с Ницше и одним из первых связал Ницше с Достоевским. А Запад он познакомил с Достоевским. То есть в жизни ему выпала такая странная и причудливая роль: наводить мосты между культурами. Очень коротко о биографии. Я очень люблю Шестова, но рассказывать о нем – это одна из самых сложных для меня тем, потому что его философия на редкость антисистемна, и в этом смысле говорить о философах-систематиках, как мы понимаете, в сто раз легче.
Годы жизни: 1866–1938. Достаточно долгая жизнь. Понятно, что Лев Шестов – это псевдоним. У меня был приятель, товарищ, по фамилии Поляков, который в 1999 году у нас на кафедре защищал замечательную кандидатскую о Шестове и знал мою фанатичную к нему любовь. Мы с ним часто проводили многочасовые беседы, я к нему приставал с двумя вопросами, которые меня мучали. Один – о конфессиональной принадлежности Шестова (об этом я еще скажу чуть позже), а второй – как же его ударять: Шес́тов или Шестов́? На что он мне сказал, что и так, и так, потому что в России он был Шес́тов, а во Франции стал Шестов́. И это тот человек, чью фамилию можно ударять на любой слог. Можно Шестов ́(я так обычно и говорю), можно – Шес́тов, как вам будет угодно.
Имя, данное ему отцом, было Иегуда Лейб Шварцман. Или Лейб Исаакович Шварцман. Он происходил из семьи богатого еврея-торговца в Киеве, там прошла его юность. Его отец был, во-первых, довольно богатым коммерсантом, во-вторых – талмудистом, горячим почитателем иудаизма, в-третьих, участником сионистского движения. И надо сказать, что вот тут закладывается один из конфликтов в жизни Шестова, потому что он не хотел быть ни первым, ни вторым, ни третьим. Он не хотел ни заниматься торговлей, к чему его склонял отец, ни быть сионистом, ни быть талмудистом. Его влекли совершенно другие вещи. Отец у него был, как часто бывает, человек очень авторитарный, властный, и у них возник острый конфликт, который наложил сильный отпечаток на его биографию.
Наш герой учился сначала в Киевском, а потом в Московском университете на юридическом факультете в девяностые годы. В это же время он увлекается литературой, театром, начинает писать первые статейки в разные газеты.
И в это время в Россию пришел марксизм, который повально всех охватил, и нашего второго сегодняшнего героя – Бердяева, как вы знаете, тоже. И Шестова тоже. Шестов говорит: «Уже в восемь лет я ощущал себя революционером». Хотя надо сказать, что он был почти не замечен в социальной философии; у него будет потом только одна ругательная и довольно поверхностная брошюра о большевизме, и все. На редкость его не интересовала социальная философия. Но в юности он отдал ей малую дань все-таки. Учась на юрфаке Московского университета, он увлекся марксизмом и написал очень резкую диссертацию по рабочему вопросу, которая не была пропущена цензурой и не была допущена к защите в силу своего марксистского революционного духа. И вот парадокс в том, что он, впрочем как и Бердяев – а у них много общего, как вы увидите потом, – так и не получил высшего образования формально. И Шестов, и Бердяев будут потом великими философами, станут преподавать в Сорбонне, но оба формально недоучки. Он будет профессорствовать, но сам он диплом не получил! Забавно и поучительно: как в притче о сапожнике, который делает сапоги для всех, кроме себя. Сам он считал великим счастьем, что никогда не изучал философию в университете, потому что это сделало его мысль свободной, не зашоренной, не академической. То есть Шестов – такой принципиальный и убежденный нонконформист по жизни, законченный анти-академист.
Он начинает писать первые статьи, первые книжки. Самая первая его книга – обратите на это внимание! – называется «Шекспир и его критик Брандес». Георг Брандес – это известнейший датский литературный деятель конца XIX века, писатель, философ. Кстати, один из первых, кто признал Ницше гением. Тогда очень крупная величина, а сейчас совершенно забытая, судя по всему. Но вот что важно. С чего начинается путь Шестова в философию? С Шекспира. Очень характерно, да? Не с Канта, не с Гегеля, и даже не с Ницше, а с Шекспира! Не случайно часто называют философию Шестова «философией трагедии». Он начал открывать для себя философию через трагедии Шекспира.
Его жизнь развивалась в двух направлениях. С одной стороны – внешний бытовой план, острый конфликт с отцом. Он не хочет торговать, не хочет заниматься коммерцией, не хочет предаваться талмудизму и сионизму, а хочет заниматься литературой, писать. А потом происходит вообще «ужасная» вещь, с точки зрения отца, которую отец бы не пережил, если бы узнал о ней. В 1895 году, будучи за границей, Шестов влюбляется в русскую православную девушку, Елизарию Березовскую. И потом тайно женится на ней. И это трагедия, потому что отец однозначно хотел, чтобы сын женился только на еврейке, а тут он влюбился в русскую, в православную! Возникает острый конфликт с отцом.
Я не люблю лезть руками в чужую душу. Философия Шестова для меня – сплошной надрыв, сплошная трагедия. Можно ли нащупать трагедию внешнюю в нем? Можно найти два очевидно трагических момента. Первый как раз вот этот огромный разлад с семьей, с деспотом-отцом, очень авторитарным, жестким (немного напоминает историю Кафки, вы не находите?). Лев Шестов (кстати, в эти годы появился этот литературный псевдоним, которым он пользовался, и я отныне именно так и буду далее называть Лейба Иегуду Шварцмана) пошел вопреки воле отца, вступил в затяжной конфликт со своей еврейской семьей. Это привело к тяжелой болезни нашего героя. Он потом долго лечился, побеждал душевное расстройство. И это вынудило его много лет жить за границей. Фактически, с конца XIX века до 1914 года, до начала империалистической мировой войны, он в основном живет за границей, в Швейцарии, других странах Европы.
Потом будет еще вторая личная трагедия, о которой я скажу. Мне кажется очень примитивным и грубым: из внешних обстоятельств жизни личности пытаться непременно выводить внутреннее все. Человек намного глубже, тоньше, загадочнее, метафизичнее. (Вспомните хоть Кьеркегора, с его беспричинным отчаянием![6]) Не то что «Шопенгауэру наступили в детстве на ногу, и оттого он стал пессимистом». Но, несомненно, что-то в нем, Шестове, такое произошло, что сделало его необычайно открытым трагическому в мире, как и Унамуно, о котором я говорил в прошлый раз.
Второй пласт в его жизни – это книги. Он пишет книгу за книгой и становится известнейшим автором и философом начала XIX века. Первая его книга о Шекспире прошла практически незамеченной, но сразу вслед за ней – я назову даты – книга о Шекспире выходит в 1898 году, а примерно в 1900-м, с разрывом в год, выходят две его книги, связанные с Ницше, и одна книга называется «Достоевский и Ницше: философия трагедии» (очень советую прочитать всем, кто интересуется Ницше или Достоевским!), а вторая «Добро в учении графа Толстого и Фридриха Ницше: философия и проповедь». Две книги о Ницше; но в первом случае он сближается с Достоевским, а во втором – противопоставляется Толстому.
Тут я должен сделать лирическое отступление. Я вообще всем очень советую почитать Шестова, потому что это философ завораживающий, по общему признанию даже тех, кто его терпеть не может, – это величайший писатель, мастер языка, мастер сарказма, афоризма. Он – простите меня за использование этого чудовищно кондового слова! – «актуализирует» философов, когда его читаешь. Он «оживляет» Платона, Сократа, Спинозу, он со всеми спорит. Он демонстрирует виртуозную и интуитивную герменевтику; его любимый метод – забраться глубоко в душу того, о ком он говорит, и докопаться до психологических оснований. Понять: а что болело у этого человека?
Но имейте в виду: все книги Шестова, как я уже сказал, это – одна бесконечная книга. Также вы куда больше узнаете из них о Шестове, чем о тех, о ком он пишет. С одной стороны, он делает этих философов очень нам близкими, он находит у них часто что-то очень важное. С другой стороны, он – не объективист, он не пишет научное исследование и не дает всесторонний взгляд на Ницше. Он очень однобок, он очень субъективен, очень пристрастен и тенденциозен. О ком бы он ни писал, он всегда пишет о себе. Поэтому надо это иметь в виду, тут сила и слабость этого стиля. Самое главное у мыслителя – то, что в человеке болит, то, о чем он умалчивает, то, чего он недоговаривает, и именно это Шестов стремится вытянуть, вызнать.
Вот по поводу этих двух книг. Огромная заслуга Шестова, что он одним из первых обратил русскую мысль к Ницше, и одним из первых показал сокровенную близость Ницше и Достоевского. Но при этом он их чересчур сблизил, сразу скажу от себя. У него Ницше слишком похож на Достоевского, а Достоевский еще больше ницшеанизирован. Сама мысль о параллели Ницше и Достоевского очень плодотворна, само увлеченное знакомство русской публики с его философией – это замечательно. В книге «Философия трагедии» Шестов уже формулирует свои главные идеи, но, повторяю, конечно, он очень субъективен. Это и хорошо, это и плохо. Он проявил немалое насилие над Достоевским, чрезмерно сближая его с Ницше. Что же касается Ницше и Толстого, то он их, естественно, противопоставляет. Моралиста Толстого и имморалиста Ницше. Сталкивает их лбами.
Затем в 1905 году выходит та самая книга, с которой когда-то началось мое знакомство и с которой я советую всем начать знакомство с Шестовым, – «Апофеоз беспочвенности». Обратите внимание: революционный год! И Шестов пишет самую свою революционную книгу, которая вызвала огромную реакцию, большей частью – резкое агрессивное неприятие, всеобщее возмущение. Какой «Опыт адогматического мышления» в эпоху культа партийности?! Затем он пишет другие книги: «Великие кануны», «Концы и начала» и другие работы.
В 1914 году он возвращается в Россию, с началом Первой мировой войны, несколько лет живет здесь, в Москве, в Петербурге. Но в 1917 году происходит еще одна трагедия в его жизни. Его единственный сын погиб на мировой войне, был убит на фронте. Большевиков Шестов сразу же резко и категорически не принял. Он сразу понял про них что-то важное и главное. Он еще некоторое время участвовал… была такая штука, Вольная философская ассоциация (Вольфила), «проект», как сейчас бы сказали, не связанный с большевистским режимом, оппозиционный ему. В разных городах – Москве, Питере и нескольких других – собирались мыслители, обсуждали какие-то глубокие вопросы… Пока и их не придушили совсем. Но это отдельный разговор. Лев Шестов в этом активно участвовал. Но он уже понял: большевизм – это конец всякой человечности, всякой мысли и свободе, надо спасаться.
В 1918 году он перебирается в зоны, еще свободные от большевизма, занятые белыми. В них хоть как-то можно было существовать вольному философу. И некоторое время живет в Крыму, преподает в Таврическом университете. Выходит его «Курс лекций по античной философии». Он выпускает свою единственную политическую брошюру «Что такое большевизм?», в которой большевизм чуть ли не матом ругает, и потом эмигрирует через Стамбул, перебирается на Запад с семьей, с женой.
И, в конце концов, очень быстро он оказался в Париже. Там он осел, преподавал в Славянском институте при Сорбонне, в самой Сорбонне, читает курсы, пишет книги. Он оказывается в самом центре духовной жизни Европы. Я уже сказал, что ему, как и Бердяеву, принадлежит заслуга глубокого и всестороннего знакомства Запада с философией Достоевского. Он пишет книгу за книгой, я назову их: «Sola Fide» – это по-латыни значит «Только верою». Эта книга посвящена Лютеру. Помните, знаменитая фраза Лютера: «Только верою спасешься»? Затем Шестов пишет еще одну позднюю и важнейшую свою книгу «Афины и Иерусалим», потом сборник эссе «На весах Иова».
Замечу в скобках, с кем он там общается, назову круг его друзей. В числе его знакомых: Хайдеггер, Бубер, Ясперс, Леви-Брюль, писатель Андре Жид, Мальро. Неплохие имена, да? Он близко дружит с Бердяевым, они такие друзья-оппоненты по жизни. Но его ближайшим другом становится его философский оппонент. Так бывает, что в жизни ты дружишь, а в философии очень споришь. Это великий Эдмунд Гуссерль, основоположник феноменологии. Они очень сближаются, при том, что Гуссерль – это один из антигероев в шестовской философии, воплощение сциентизма, того, с чем он борется как философ. И при этом они дружат в жизни.
ebooksa