Я приведу еще одну великолепную по выразительности и красоте цитату Ортеги-и-Гассета. Конечно, это вы уже слышали, но тем не менее. Послушайте: «В отличие от всего в мире, человек никогда не является человеком безусловно. Напротив, быть человеком как раз и означает быть всегда на грани того, чтобы не быть им, быть животрепещущей проблемой и драмой, опасностью и риском. В то время как тигр никогда не может перестать быть тигром, детигрироваться, человек живет в постоянном риске обесчеловечивания». Ну, как вам слово «детигрирование» – как новая философская категория?
Чтобы быть человеком, надо всегда что-то делать; он всегда на грани обесчеловечивания. Нет природы, но есть свобода. Идея активного творческого усилия. Это в развитие общей экзистенциальной мысли. Поле человеческой деятельности – история. Поэтому Ортега-и-Гассет размышляет очень много об истории, о кризисе современном, об истоках этого кризиса, откуда взялась культура Нового времени и как она распадается. Какие вызовы и опасности нам угрожают и как с ними бороться.
И еще одна группа мыслей, которых я хочу коснуться в двух словах. Это размышления Хосе Ортеги-и-Гассета о культуре. У него об этом много разных книг, идей, наблюдений и теорий. Одна из самых главных работ великого мыслителя называется «Идеи и верования». Он говорит, что есть два типа идей: идеи-изобретения и идеи-верования. Идеи-изобретения – это наши инструменты, уровень «как», то, чем мы пользуемся; а идеи-верования – мы сами, то, чем мы живем, то, что мы не рефлексируем, уровень «зачем», это потаенные основания каждой культуры. Он говорит, что для древних людей земля была Деметрой. И это было правильно! Современный человек мыслит бездну, Коперник… Галилей. Гелиоцентризм. Земля, планета, она мыслится чем-то другим. Она вращается вокруг Солнца. И это тоже правильно! И вот есть идеи-изобретения и есть идеи-верования. Но бывают моменты, когда идеи-верования рушатся, тогда наступает ужасный кризис культуры, как сейчас. Эта кризисная эпоха очень опасная, и современный кризис не имеет прецедентов, говорит Ортега-и-Гассет, ничего подобного не было. Даже когда пал Рим. Сейчас самая глубокая катастрофа. Он – не как Шпенглер с его «все пропало», но он все же полон беспокойства. Он считает, что перед человечеством стоит вызов, нужны новая культура, новое мышление и новая философия. Нужно какое-то радикальное обновление. В том числе в социальной сфере (о чем мы дальше еще поговорим).
Ортега-и-Гассет ставит диагноз кризиса культуры, конца картезианской, галилеевской культуры. Он выдвигает программу преодоления субъект-обектной оппозиции, возвращения человека миру и мира человеку, проповедует рациовитализм и перспективизм, выдвигает некоторые общие экзистенциальные идеи о человеке как свободе и проекте, размышляет об основаниях и эволюции истории и культуры…
Два слова я скажу о его второй главной работе: «Дегуманизация искусства», потом чуть подробнее – о «Восстании масс». В 1925 году издана книга «Дегуманизация искусства». Это отдельная интересная работа. Тема искусства и эстетики всегда была для него крайне важна – и как для экзистенциалиста (исследующего симптоматику эпохи), и как для «философа жизни», и как для крупнейшего эстетика, вышедшего из недр романтической культуры. И он пытается понять, как и многие, искусство, которое, по его верному наблюдению, радикально меняется. Еще за несколько лет до этого Бердяев пишет работу с характерным названием «Кризис искусства». Для всех тогда было очевидно, что искусство, как и вся культура, в глубоком кризисе. Но что именно происходит? Теперь это – искусство для художников, а не для зрителей. Взяты несколько представителей новейших тенденций: живописи – Пикассо, музыки – Стравинский, литературы – Джойс и, кажется, Пруст. Фигуры отобраны очень точно и наблюдательно. Ортега разбирает их произведения, что за ними стоит. Это попытка поставить диагноз современному искусству. Диагноз получается не слишком утешительный. Искусство стремительно обесчеловечивается, становится герметичным, замкнутым в себе. Последствия этих процессов особенно явственны сегодня!
Я понимаю, что большинство из вас читали «Восстание масс», но некоторые не читали. Я возьму на себя эту приятную задачу что-то рассказать об этой работе. Напомнить тем, кто читал. Рассказать тем, кто не читал. Я не буду ее всю пересказывать. Как всегда, это, скорее попытка реконструкции и анализа, чем пересказ. Важно заметить: написана она в 1929 году, издана в 1930-м. Смотрите что это за дата! Начало Великой депрессии. Уже восемь лет у власти Муссолини в Италии. Двадцать девятый год – начало полного уничтожения крестьянства в России, так называемого Великого перелома, канун Голодомора (величайшей социальной катастрофы ХХ века, которая будет организована властями и унесет от пяти до семи миллионов жизней). Через три года к власти придет Гитлер в Германии. Жуткое время!
Многие сравнивают «Восстание масс», говоря что эта книга очень важна для общественной мысли ХХ века и является ключом к нему… Многие сравнивают, говоря: как в XVIII веке «Общественный договор» Руссо, а в XIX веке «Капитал» Маркса, то же самое и «Восстание масс» для века XX. Ну, может, это и преувеличение, но это – общий штамп. Я думаю что это, несомненно, одна из главных книг ХХ века. В чем ее значение? Ведь и до, и после писалось немало на тему массовой культуры, о становлении массового общества. Вспомните. Романтики с их темой: гений и толпа филистеров. Михайловский о героях и толпе. Герцен, Леонтьев о мещанстве, Джон Стюарт Милль и его трактат «О свободе», Лебон, Тард – их работы о психологии толпы… То есть было кое-что и до, но и параллельно и одновременно с Орте-гой на эту тему Ясперс, например, в 1932 году пишет книгу «Духовная ситуация нашего времени», где тоже разбирает понятие масс. До Ортеги о толпе, массовизации и массовой культуре писали, но именно он первый дал целостную картинку. Как Камю (мы будем об этом говорить) первым описал вселенную абсурда, собрал вместе отдельные фрагменты, так и Ортега дал целостный образ массы, массового общества.
Я не буду все пересказывать, а просто обращаю внимание на некоторые важные идеи этой работы. Ортега – не философ трагизма (эта модальность присуща Шпенглеру или Унамуно), а философ беспокойства. И вот этот либерал, который одновременно духовный аристократ, просветитель, ощущающий разложение Просвещения, констатирует страшную опасность: на горизонте появился человек-масса. «Человек-масса» – центральное и интегральное понятие книги Ортеги-и-Гассета. «Новый варвар», как он говорит.
Откуда взялся человек-масса? Ну, во-первых, из успехов науки и техники: технические изобретения и медицинские открытия победили многие эпидемии, уменьшилась смертность. Численность населения Европы за век, с 1800 по 1900 год, увеличилась в четыре раза. С другой стороны, повлияла либеральная демократия, идея того, что народ участвует в управлении, все это породило человека-массу. Успехи и достижения, как часто бывает, породили угрозы и опасности. И человек-масса, порождение европейской культуры, угрожает деперсонализацией – гибелью личности, то есть разрушением святая святых европейской культуры. Он пилит сук, на котором сидит, не ведая того.
Что же это такое: человек-масса? Прежде всего, важно понять, что как ницшевский Сверхчеловек отнюдь не социальная концепция (как часто нелепо и вульгарно трактуют), а миф, точно так же и человек-масса – это не социальная категория, это, скажем, не то же самое, что пролетариат, буржуазия, крестьянство. Это экзистенциальная характеристика. Человек-масса – это определенный способ и тип отношения к жизни. Как про Ницше часто карикатурно говорят, что у него-де «раса рабов и раса господ», так же Хосе Ортегу-и-Гассета часто упрощенно и несправедливо обвиняют в обосновании элиты, но то, что он писал не про то (или не совсем «про то»; какой-то элемент духовного аристократизма у него, как и Ницше, конечно, есть). Человек-масса – не класс, не слой, не сословие. Это экзистенциальный тип. Представители этого человеческого типа встречаются везде: и в низах, и в верхах общества, и посередине. Поэтому нелепо пытаться прямо обвинять Ортегу в том, что он-де такой элитарист и сторонник иерархического общества.
Откуда взялся человек-масса, я уже сказал. Ортега-и-Гассет, апеллируя – не вполне удачно и корректно – к античной трагедии, констатирует: актеры исчезли, остался только хор – впервые в истории на передний план в культуре вышла масса, новое, невиданное прежде порождение Нового времени. (Пример с хором не очень хорош, ибо в античной трагедии хор – не статисты, а главный герой и голос высших сил.) Что же собой представляет этот новый человеческий тип? И почему Ортега-и-Гассет называет человека-массу «новым варваром»?
Прежде всего, он характеризует человека-массу стремлением быть таким, как все, ничем не выделяться, не высовываться. То есть обезличивание в агрессивной форме. Не просто быть как все, но и нетерпимое отношение к другим, кто не как все. Воинствующий конформизм, не терпящий инаковости. Стадный инстинкт. Нетерпимость. Инфантилизм. Вот главные признаки человека-массы.
Как вы знаете, те, кто читал эту книгу, Ортега-и-Гассет противопоставлял человеку-массе творческое меньшинство. Творческое меньшинство – не сословие, не класс, не власть имущие, не те, кто наверху. Это тоже экзистенциальный тип. Это люди, которым до всего есть дело и которые неравнодушны. Это те, кому всегда больше всех надо. Это люди, которые чем-то выделяются. Здесь, конечно, есть аристократический, элитарный момент, но нет попытки автора построить социальную иерархию в духе меритократии. Ибо творческое меньшинство не фиксируемо, не объективируемо, ситуативно и присутствует во всех частях общества. Это важно помнить! Концепция человека-массы и творческого меньшинства – не социальная концепция, не политическая модель (в духе меритократии: лучшие правят худшими), а просто очевидная констатация: есть люди неравнодушные, а есть воинствующие конформисты. Творческие люди генерируют идеи и всегда ощущают личную ответственность. А человек-масса инфантилен, безответствен.
Еще одна важная характеристика человека-массы – инфантильность. Инфантильность, стадная безответственность – диагноз нашего времени. Новый варвар – это ребенок, которому досталась великая культура в наследство. Ужас в том, что мы знаем, что все настоящее: свобода, культура и общество… ими нельзя обладать, их надо создавать, творить снова и снова. (Помните слова Фауста об этом?) Человек-масса же воспринимает это как природу, как просто некую вечную данность. Он не знает, не понимает, что это нужно создавать, за это надо бороться, это надо творить. Человек-масса воспринимает культуру, в которой мы, люди, живем, как горы, реки, скалы и деревья. Они достались нам – и так будет всегда! Он не видит никакой опасности и риска. А на деле? В этом нет никакой гарантированности, но очень легко все это потерять. Все ценное, настоящее человеческое, то, что и делает нас людьми, – культура и свобода. Все это сложно обрести и легко потерять (вспомните эту чудесную фразу о детигрированности и обесчеловечивании!). Человек из числа творческого меньшинства идет за это на бой, а человек-масса думает, что это все существует само собой, как земля и небо, как полученный им капитал в банке. Он, оказываясь наследником великой, сложной и хрупкой культуры, не понимает, откуда все это взялось. Человек-масса – вечный ребенок, который оказался при этом владельцем… допустим, крутой и сложной техники. Допустим, он даже умеет водить машину, но думает, что она сама создалась. И этот ребенок играет со спичками. Он – наследник культуры, без ответственности, без понимания, как она возникла, устроена, работает, созидается. Он – потребитель, а не творец, могильщик культуры, а не ее созидатель. Новый варвар. Воинствующий мещанин. Инфантильный и нетерпимый конформист. Еще не человек, по недоразумению возведенный в достоинство человека, но не знающий, что это – быть человеком, какой риск, какая трагедия и опасность.
О каких еще двух важных факторах формирования и атрибутах человека-массы необходимо сказать? Важные атрибуты формирования человека-массы, с которыми связывает его генезис Ортега, – это избыточно стремительное развитие науки и техники. Кто является идеальным человеком, идеальным типом (говоря по-веберовски) среди человека-массы? Это узкий специалист, технократ и профессионал. Этот человек не видит целого, не ставит общих и ценностных вопросов, не рефлексирует. Инженер, техник, ученый, который долгие годы прекрасно делает свое дело, а потом узнает, что… он всю жизнь делал газовую камеру или атомную бомбу! Человек, который не имеет видения мира в целом, и с этим узким и нетерпимым самодовольным мировидением он агрессивно воспринимает все. Человек, движимый, говоря по Веберу, одной «целевой рациональностью», установкой на голую эффективность, на «как?», а не на «зачем?». Мы живем в эпоху огромной фрагментаризации человека. Каждый занят своим узким делом и, являясь частью гигантской и бесчеловечной Машины, не видит и не хочет видеть целого. Человек становится кусочком человека (вспомните мысли Шиллера об этом). Раньше Университет (от слова: «универсальный»!) готовил никак не профессионалов, не узких и слепых специалистов-технократов, а универсального, гармоничного человека (по крайней мере, концепция гумбольдтовского университета на это нацелена). А современный узкий технократ, инженер знает только свой участок. А как заметил еще Паскаль, знание части без знания целого – незнание. Даже редкие гении оказываются заложниками властей, генералов, спецслужб, политиков и бандитов (между коими мало различий), не понимая: а что и зачем, собственно, они делают? Испанский философ безошибочно точно констатирует: в авангарде человека-массы идет утилитарный узкий специалист, прекрасный профессионал, но никудышный человек! Мы живем в эпоху предельного раздробления человека, когда общее видение теряется, мировоззренческие вопросы даже не ставятся, и с этим крайне узким видением такой человек агрессивно берется рассуждать обо всем!
И еще одна важная тема, особенно дорогая моему анархическому сердцу. Ортега связывает творческое меньшинство с обществом; это люди-катализаторы, люди-инициаторы общественной мысли и совести. А человек-масса у него, напротив, неразрывно связан с государством. С тем государством, которое его учитель Ницше называл «самым холодным из всех чудовищ». «Последний человек» Ницше тесно связан с государством. Об этом писали и многие другие замечательные авторы, скажем, Алексис Токвиль в «Демократии в Америке» или Джон Стюарт Милль в трактате «О свободе». Человек-масса гармонически связан с ростом бюрократизма, этатизма, государственной централизации, насаждающей патернализм и разрывающей живые связи между людьми, уничтожающей общинное начало солидарности. Он инфантилен, и потому ему невыносим и не нужен риск, противопоказана ответственность и неопределенность, ужасна свобода. Человек-масса идет на поклон к этому «холодному чудовищу» – Государству, и молит его: «Возьми мою свободу! Но дай мне взамен готовый смысл жизни, один на всех, накорми меня, сними с моих плеч ношу ответственности!» (Тут, конечно, сразу вспоминается Великий Инквизитор.) Поэтому в тесной связи с появлением человека-массы идет чудовищное нарастание тотального государства – бюрократии, централизации.
А творческое меньшинство – это, напротив, неформальный авангард общества, которому государственный Левиафан противостоит и которое стремится поглотить. Оно способно к рефлексии, независимости, автономии, самоорганизации и сопротивлению – ко всему тому, что исключается человеком-массой. Параллельно и в связи с человеком-массой нарастает бюрократия, растет кафкианский мир безумной рациональности государственного отчуждения. Тоталитарные движения и режимы, такие как большевизм, нацизм и фашизм, Ортега-и-Гассет считал крайними проявлениями человека-массы и всеобщей этатизации жизни. Помните, как Муссолини блестяще и лаконично определял сущность тоталитаризма: «Ничего вне государства, помимо государства, против государства; все для государства, во имя государства и через государство»? Человек-масса бросается в объятия тоталитарного государства, а творческое меньшинство во главе общества сражается с этим Левиафаном. В этой работе можно уловить социальные наблюдения и моменты, но в целом «Восстание масс» – это, конечно, не социальная критика и не политический трактат, это – антропологическая экзистенциальная концепция. Еще и еще раз повторю и настаиваю: хотя можно при желании уловить в этой книге какие-то элитарные, аристократические моменты (как и в мыслях Ницше, столь любимого испанским философом), в целом это, конечно, не социологическое и не политическое сочинение. Это экзистенциальная концепция, причем Оргега-и-Гассет противопоставляет здесь два типа личности и отношения к жизни: подлинный и неподлинный, творческий и инертный. И он пророчески предвидит, что человек-масса – это главная опасность, угрожающая современной культуре, европейской историей порожденная и угрожающая ее основаниям. Человек-масса страшен именно своей воинствующей обезличенностью, агрессивным конформизмом, стадным патернализмом, нетерпимостью к любой свободе, аппеляцией к растущему тотальному государству.
Высшая ценность европейской культуры – личность, а человек-масса пилит сук, на котором сидит: это гибель личности, деперсонализация. Такой человек – это миф (в самом высоком смысле этого слова, как сущностная ткань реальности), а не социальная категория. Такой тип отношения к жизни, переживания жизни встречается в любом социальном слое. Человека-массу характеризует стремление к тому, чтобы быть таким же, как все: ликующая стандартизированность, обезличивание в агрессивной форме, нетерпимое отношение к иному. Это воплощенный в миллионах взбесившийся стадный инстинкт. Ну, не буду все пересказывать, тем более что большинство из вас читали эту интересную и важную, хотя и не бесспорную книгу.
Еще раз осмыслим сказанное и проговорим ключевое. Ортега противопоставляет человеку-массе творческое меньшинство. Это тоже экзистенциальный тип, а не социальная группа. Это люди, которым больше всех надо, которые чем-то выделяются, тогда как человек-масса, напротив, ничем не выделяется и горд этим. Главная черта людей, которые генерируют идеи, – чувство ответственности. А человек-масса инфантилен. Безответствен. Варвар – наследник великой европейской культуры. Ужас в том, что «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой» (Гёте), а человек-масса воспринимает культуру как природу. Я пожираю симфонии, поэмы как гамбургеры, не понимаю, что это что-то такое, за что надо биться, что надо создавать. Мне начинает казаться, что это было и будет всегда. А, на самом деле все это легко потерять. Ортега-и-Гассет считает, что идеалом такого человека-массы является тот, что является специалистом своего узкого дела, он знает свой участок, но не видит целого, не понимает общего смысла происходящего, не задумывается о себе и о бытии, о жизни и смерти. И с этим узким видением он агрессивно, с апломбом рассуждает обо всем и душит любую оппозицию.
Испанский мыслитель ставит вопрос: как противостоять человеку-массе? Как это часто бывает, положительный ответ намного слабее, чем грустный диагноз. Герцен говорил: «Мы не врачи, мы – боль». Мыслители часто намного лучше ставят смертельный диагноз, чем дают рецепт лечения. Также и у Ортеги-и-Гассета. У Ор-теги, честно говоря, слабенький ответ на свой же диагноз… Диагноз он поставил могучий и глубокий, он дал интегральное понятие массового общества, массовой культуры, человека-массы как экзистенциального типа, угрозы деперсоналиазации, дегуманизации, утраты свободы, утраты культуры, растущей удушающей этатизации всей жизни. А как с этим бороться?
ebooksa