Уделю минуту и зачитаю названия его книг, чтобы вы представили круг его тем: «Экзистенция и объективность», «Метафизический дневник», «Быть и иметь», «Таинство бытия», «Очерк конкретной философии», «К трагической мудрости и за ее пределы», «От отказа к призыву», «Упадок мудрости», «Homo Viator (человек-странник, человек-пилигрим на латыни)», «Люди против человеческого», «Пролегомены к метафизике надежды», «Человек проблематический», «Современность и бессмертие».
Я должен остановиться на том, как Габриэль Оноре Марсель философствует. Это очень важно. Я уже сказал, кто и что на него повлияло.
Прежде всего, надо сказать два слова о театре. Сам Марсель, как ни странно, считал, что свои философские идеи он выражает прежде всего в своем театре. Театр для него – это возможность преодолеть анонимность, объективность, обобщенность, абстрактность. В театре все от первого лица. Театр не завершен, драматичен, дает прекрасную возможность разыгрывать драму идей через живых людей, проигрывать различные жизненные сценарии. Поэтому я отсылаю вас к сборнику пьес Марселя и к неплохой статье Гаянэ Тавризян об этом.
Другие формы писания Марселя нас не удивят после всего, что мы с вами уже знаем об экзистенциализме. Философ часто принципиально отказывается от трактатов, очень любит эссе, любит афоризмы, дневниковый жанр. Посмотрите, например, «Метафизический дневник».
Почему философия Марселя называется конкретная философия или неосократизм? Потому что Марсель пытается преодолеть сциентистские формы философствования: безличные, обобщенные, анонимные. Он все время подчеркивает, что истина всегда личностна и конкретна, необобщаема и непередаваема. Подобно Сократу, цель французского экзистенциалиста – пробудить в человеке его личностное начало. Кто-то хорошо сказал, что «вся философия Марселя – это методология неверифицируемого». Не подлежащего объективации, незавершенного, не могущего быть доказанным – но лишь показанным. Человек всегда незавершен. Истина всегда личностна. Главный враг Марселя, как и того же Бердяева, объективация. Западня субъект-объектности. То, с чем экзистенциализм воюет. То, что можно изложить на языке науки, анонимном, всеобщем, с тем воюет Марсель. Поэтому конкретная философия, поэтому дневники, поэтому театр.
В этой связи надо сказать еще два слова о его религиозности. Я уже сказал, что сам Марсель говорил, что он философ вне конфессий. Он, конечно, христианин, но его христианство антидогматично. Вы уже поняли, что все религиозные экзистенциалисты были еретиками и не ортодоксами. Это Марсель доказывает, как и все остальные, как Кьеркегор, Унамуно, Бердяев, Ясперс или Шестов. Как вы, конечно, знаете, ортодоксальная философия католицизма – это томизм и неотомизм. Учение святого Фомы Аквинского, объявленное Ватиканом «вечной философией», ну и Жильсон, Маритен, которые замечательно все это развили, обновили и систематизировали в ХХ веке. Марсель – крайне, последовательный и убежденный враг неотомизма. Он католик, но выступает против католического мейнстрима. И в этом он уже на грани фола. Он едва удерживается, чтобы не впасть, по католическим меркам, в ересь. Понятно, почему он резкий враг неотомизма. Неотомизм, вслед за самим Фомой, пытается рационализировать веру, доказывать бытие Бога. А для Марселя все это чудовищно, и для него ориентиром является не святой Фома, а святой Августин. Августин для экзистенциализма крайне важная фигура. Как можно доказывать бытие Бога? «Мой Бог – это Бог Исаака, Авраама, Иакова». Бог – это то, что нельзя объективировать. Бог – это не то, что доказывают; Бог – это Тот, с Кем беседуют. Его нельзя переложить на языке теорем, аксиом, схем. Поэтому этот фундаментальный и грандиозный проект Фомы Аквинского, томизма, неотомизма – рационализация веры – вызывает у Марселя последовательную критику. О Боге нельзя говорить, можно говорить с Богом. Это бессмысленно доказывать; это кощунственно, оскорбительно – и для Бога, и для человека. Вам же не придет в голову доказывать бытие вот этого стола или вот этой ручки; зачем же пытаться доказывать бытие Бога?!
Я уже сказал, что он был на грани того, чтобы подвергнуться внутрицерковным гонениям, хотя был одним из самых влиятельных католических философов ХХ века. Я уже упомянул про буллу папы против экзистенциалистов.
Марсель не был теологом в обычном смысле слова. Он говорит о человеке. Хотя это и глубоко религиозный мыслитель, но в центре его философии – человек. Причем человек в его обыденности и повседневности. Он говорит о Боге, о вере, о человеческих переживаниях. Центральные понятия его философии (мы это скоро увидим): надежда, верность, любовь. Это отнюдь не какая-то систематическая, абстрактная, наукообразная теология. Это описанный и осмысленный философом в экзистенциальном ключе опыт человеческой жизни. Опыт описания важнейших человеческих переживаний, благодаря которым мы еще в какой-то небольшой степени пока остаемся людьми. Вот то, на чем основывается философия Марселя. Вот почему он так любит дневники и обращается к театру. Повседневность. Конкретность. Описание.
Марсель, как и другие экзистенциалисты, ощущает катастрофизм нашего времени. Одна из важных тем его философии, особенно в позднем творчестве, критика технократизма и бюрократизма. Он органично связывает и соединяет две темы: критику бюрократии и критику технократии и сциентизма. Технократия, сциентизация культуры и духовной жизни, с одной стороны, и бюрократия, с другой, – это две стороны отчуждения в современном мире.
Человек выбит из своей жизни, лишен своего жизненного мира. И он вводит свое знаменитое понятие (насколько в экзистенциализме и в конкретной философии вообще возможны «понятия») – «человек из барака». Это нам всем понятно и знакомо. Миллионы беженцев, людей вышибленных и растерянных. Люди бегут из Африки, из охваченных войной регионов Земли, от голода, нищеты. Марсель фиксирует этот феномен. Это предельно конкретное понятие становится у него предельно метафизическим. Человек, которого лишили его жизненного мира. Человек, которого вырвали из его почвы, из его среды, из его традиций и пытаются заменить какими-то словами, типа «социальные пособия, аграрные реформы». Чем-то предельно абстрактным, безликим. Человек из барака – это человек, вышибленный из своего жизненного мира. Столь характерный для катастрофы ХХ века. Главный архетипический персонаж современности. В каком-то смысле, сознаемся, мы все с вами оказываемся «людьми из барака».
Вот что стоит за словами «конкретная философия» и «неосократизм». Вот специфика марселевской религиозности. Поистине паскалевская, кьеркеговорская, августиновская, находящаяся в постоянной упорной оппозиции к неотомизму. Вся его философия – это постоянная героическая атака на объективность. На обесчеловечивающую субъект-объектность, на объективацию, как бы она ни называлась и ни проявлялась: сциентизация, технократизация, бюрократизация, тоталитаризм.
Он возвращает новый смысл и весомость таким понятиям как ощущение, например. Он считает, что в философии Нового времени это слово утратило свой смысл. И хочет вернуться к его добэконовскому, доновоевропейскому пониманию, выродившемуся и утерянному потом в эмпиризме. Ощущение – не просто форма познания какого-то объекта каким-то абстрактным субъектом, а то, что непосредственно связывает конкретного и уникального меня с миром. Мир – это не мир объектов. (Помните, у позднего Бердяева есть знаменитая книга «Я и мир объектов»?) Борьба с объективацией. Ощущение – это бытийный акт. Это не просто анонимный акт какого-то абстрактного гносеологического субъекта. Это то, через что я связан с миром, подключен к Бытию. Эти темы станут главными у Марселя: связь человека с бытием, – причем вот этого, живого, конкретного, непостижимого, незавершенного, повседневного, не обобщаемого принципиально человека, – связь этого человека с Богом, – не с абстракцией и формулой, а с живым Богом, с другими людьми. Тема сопричастности Бытию.
Теперь я кратко пробегусь по его философии. Вообще, признаться, рассказывать о философии Марселя – это всегда нелегко. И это было бы совсем безнадежным делом, если бы… Скажите, как можно изложить конкретную философию? Как можно изложить философию Сократа? У Сократа был метод, но не было учения; так же и у Марселя. Он принципиально подчеркивает методологию неверифицируемого. Философия антисистематичная, не подлежащая экспликации. Но один спасательный круг, помогающий мне, все же имеется. Есть, к счастью, одна нить Ариадны, за которую я могу, кое-как ухватившись, как-то рассказать вам о философии Марселя при всей сложности этой задачи. У Марселя есть такая особенность мышления, как любовь к оппозициям, антитезам. Вся его философия строится вокруг множества противоположных пар, антитез. И вот эти антитезы позволяют мне (хотя бы в дидактических целях и с учетом всей искусственности и упрощенности этого предприятия) немного «препарировать» его философию и преподнести ее вам хоть как-то.
Первая антитеза, самая фундаментальная, с которой обычно (и вполне оправданно) начинают изложение философии Марселя, это знаменитая пара (очень богатая, многоаспектная, плодотворная и хорошо подводящая итог всему нашему краткому курсу, о которой я люблю размышлять): тайна – проблема. Слово «тайна» даже, кажется, недостаточно сильное, по-французски это – «мистерия», таинство. Лучше и уместнее, кажется, говорить даже не о тайне, а более возвышенно – о таинстве. Одна из главных книг нашего героя так и называется: «Мистерия Бытия». Вот эта антитеза: тайна – проблема. При помощи этой пары мы сразу входим в очень многое у Марселя и в экзистенциализме в целом. Вообще, Марсель нам более знаком и понятен после Паскаля, Кьеркегора и многих других.
При помощи этой пары противоположных понятий Марсель противопоставляет философию и науку, метафизику и науку. Наука занимается проблемами, а метафизика (философия) имеет дело с тайнами. Проблемы – это, когда мы идем от известного к неизвестному, проблемы основаны на субъект-объектном познании. Наука имеет дело с проблемами. Проблема имеет дело с объектами. Проблема это то, при рассмотрении чего я могу себя игнорировать, вынести за скобки. Не важно, кто я: X, Y, Z. Иванов, Петров, Сидоров. В науке не важно, кто занимается проблемами. Лишь бы добросовестно рассчитал формулу или провел эксперимент. Личность человека в науке несущественна. Как говорит Марсель, проблема – это шлагбаум, который перегораживает нам дорогу. Наука решает проблемы. Все проблемы могут быть решены и рано или поздно решаются наукой.
А что же такое тайна (или таинство)? Во-первых, это не то, где мы идем от известного к неизвестному, а то, где все взрывается, все становится неизвестным. Это то, где под вопрос ставимся мы сами, весь мир, вся реальность. Напомню, что Хайдеггер параллельно с Марселем говорил (в работе «Что такое метафизика?»): в чем особенность метафизики? Одна из главных особенностей метафизического вопроса – это вопрос, который ставит под вопрос того, кто его задает. Это напоминает бумеранг. Не я ставлю вопрос, а вопрос ставит меня под вопрос. Метафизический вопрос возвращается к вопрошающему. Кант говорил, что все вопросы метафизики можно свести к вопросу: а что такое человек? Или Сократ: познай себя – и познаешь все. Это очень похоже на то, что говорит Хайдеггер о метафизике и Марсель – о тайне. В случае с тайной нет известного и неизвестного. Все вдруг становится неизвестным, загадочным. Я сам становлюсь загадочным, мир становится загадочным. Тайна не знает ни завершенности, ни окончательности. Она никогда не может быть разгадана до конца, как может быть решена наукой проблема. Это то, что радикально отличает философию от науки. Нет вечных проблем, но все тайны – вечны.
Но это еще не самое главное. Самое главное другое. Тайна – это то, где я не могу вынести себя за скобки. То, что радикально отличает философию от науки. Когда я рассуждаю о тайне, я не могу сделать вид, что меня нет, что я не я, что мне все равно, что не важно, кто я такой. В тайне исчезает субъект-объектное противопоставление. Тайна не имеет дела с миром отчужденных от меня объектов и со мной, отрезанным от мира, как наука и ее проблемы (всегда условные, локальные, сконструированные и фрагментированные). В случае с тайной стирается грань между мной и миром.
Сейчас я приведу вам пример. Пример художника, который творит музыку, стихи или картины. Непонятно: художник в искусстве или искусство в художнике? Бессмысленный вопрос. В художественном опыте грань между творящим и творимым стирается. В отличие от научного познания, всегда объективирующего реальность и тем убивающего и расчленяющего ее. Вот пример преодоления субъект-объектности. Нет грани между тем, кто творит, и тем, что им творится. Выросший из романтизма, из «философии жизни», из бергсоновского интуитивизма (с познанием через непосредственный опыт проникновения в мир и экстатическое плотиновское слияние с ним), экзистенциализм постоянно возвращается к опыту искусства. Марсель – сын человека, который был директором всех художественных музеев Франции, сын, чья жизнь прошла в музыке и театре, литературе и поэзии, для которого Рильке, Пруст, Бетховен так же философски важны, как и тот же Августин, – он все время обращается к опыту искусства.
Приведу примеры таинств. Прежде всего это тайна Бытия. Бытие – не проблема; об этом еще Ясперс замечательно говорил. Бытие – это не отвлеченное понятие и не сфера вещей и предметов, это нечто большее. Поэтому философия не может быть наукой, если философия всерьез занимается Бытием, а не проблемами и не предметами. Я – тоже Бытие, я – часть Бытия, я к нему сокровенно и неразрывно причастен и оттого не могу встать над ним, выскочить из него и говорить о Бытии как о чем-то постороннем мне. Тайна – это то, чем я поглощен. То, внутри чего я себя нахожу. То, вопрошая о чем, я одновременно вопрошаю о себе. Нечто глубокое и, как говорил Ясперс, объемлющее и трансцендентное, через причастность к чему и я тоже есть. Бытие – это таинство. Стремление Марселя – не только преодолеть отчужденность в технократическом, бюрократическом мире, но и попытка вернуть человечность и сакральность в культуру. Таинственность, глубину, жизнь. Многие из вас, конечно, хорошо помнят мысль Макса Вебера об «расколдовывании мира», об изгнании таинственного, о рационализации в процессе модернизации современной культуры. Марсель пытается сделать обратное. Возвращает миру сакральность. Некий процесс, обратный модернизации по Веберу, говорившему о расколдовывании мира.
Бытие – тайна. Я внутри Бытия, а не вне его. Для Марселя тайна – это конечно же и Бог. Бог – это не вещь, не объект, не проблема для досужего ума, не шлагбаум, о нем нельзя говорить в третьем лице. Бог – тайна, это не что, а кто. Надо заметить, что как для христианина, для католика, для Марселя Бытие и Бог совпадают. Когда мы говорим о Бытии, в случае с Марселем мы говорим о Боге. И наша причастность к Бытию или, напротив, отпадение от него («забвение Бытия» как диагноз современности, по Хайдеггеру) – это наша встреча с Богом или отпадение от Него.
ebooksa