Хочу рассказать еще о трех небольших сюжетах под занавес. Во-первых, а что вообще с моралью-то? Как у Сартра обстоит дело с этической проблематикой?
Повторяю, Камю называл себя моралистом; он в центр своей философии ставил именно моральные темы. Как вы понимаете, у Сартра это не так. Но все-таки что можно сказать о сартровской морали? Главная добродетель у него – это честность. А главный враг – та самая нечистая совесть. Это все-таки выучка Ницше – с ненавистью ко всему, где есть попытка лицемерия. Что бы мы ни творили, по крайней мере, мы должны быть честными, мы должны быть ответственными.
Конечно, еще одна главная добродетель для Сартра – это ответственность. Каждый должен жить подлинно, аутентично, делая выбор. Никто не может свалить свою ношу на другого. Французский мыслитель хотя и исходит из тезиса Достоевского, что «раз Бога нет, то все дозволено», уверен, что мы должны, по крайней мере, быть честными. Свою ответственность мы не должны валить на других. И еще одно, что сближает его с Кантом. Негарантированность выбора. Если я что-то выбрал сегодня, это еще не значит, что завтра мои друзья не выберут противоположное. Но все-таки каждый свой выбор я делаю за всех людей. Это что-то в духе кантовского категорического императива. Помните? «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать принципом всеобщего законодательства».
Вообще, у Сартра с вопросами этики, насилия, в частности, все было мучительно болезненно, остро; порой концы с концами не сходились. Это очень заметно в его пьесах «Грязными руками» и «Дьявол и Господь Бог».
Еще одна заключительная часть книги «Бытие и Ничто», которой я не могу не коснуться напоследок, – это тема Другого. Мы говорили о Бытии-в-себе мира, о Бытии-для-себя человека (или Ничто). Но есть еще, конечно, Другой. Тему Другого мы проводили через все лекции. Говорили в связи с Ясперсом об экзистенциальной коммуникации, говорили в связи с Бердяевым об этом. Еще немало поговорим в следующий раз, на нашей последней встрече, когда я немного поведаю вам о Марселе и Бубере.
Как с этим у Сартра? У Сартра с этим очень плохо. Он крайний индивидуалист. У него все какое-то кривое, изломанное, сплошной Достоевский. Сплошные надрывы и несостыковки. Его бросает от крайнего индивидуализма к ангажированности. От героических попыток отстоять человеческое достоинство в мире «смерти Бога» к горькому признанию того, что «человек – это бесплодная страсть» и неудача. От любви к Советскому Союзу до ненависти. В политике, эстетике. И нас не удивляет, что у него – и у позднего, и у раннего, но особенно у позднего – соединяется какая-то партийность с крайним индивидуализмом. Концы с концами не сходятся. (Помните, в одном романе Стругацких, кажется «Град Обреченный», приводится анекдот. Верблюда спросили, почему у него горб такой кривой. А что у меня вообще прямое? – удивился он. Вот это у меня ассоциируется с Сартром.)
Как бы Сартр не был гениален, как бы не был честен, интересен и симпатичен, по моему ощущению, он вряд ли вообще знал, что такое человеческая любовь, человеческое тепло. И это очень ярко видно в его рассуждениях об этом: о любви, о Другом, о коммуникации. Кто такой Другой для Сартра? Другого он всегда воспринимает в категориях конфликта, вражды, столкновения. Никак иначе. И даже поздний Сартр, который пытался к марксизму податься и примкнуть.
По Сартру, не нужно доказывать бытие Другого. Это нелепость. То, что Юм показал: надо доказывать бытие мира. То, что существует нечто вне нас, как убедительно продемонстрировал Юм, принципиально недоказуемо на основе нашего опыта. Остается лишь верить в это. Кант назвал это «скандалом в философии». Для Сартра Другой уже есть. Другой – это взгляд, устремленный на меня. И всегда угрожающий мне, превращающий меня в вещь.
Почему Другой – это всегда конфликтность? Потому что для самого себя я – всегда центр мира. Я – субъект. Я – свобода. Я – не вещь. А для Другого я – всегда вещь. Я не центр, а периферия. Не бездна, а плоскость. Что-то овеществленное и всегда внешнее. То есть «я падаю под взглядом Другого», говорит Сартр.
И Сартр подробно разбирает любовь как фундаментальное отношение конфликта, когда один человек стремится поработить другого, сохранив его свободу и одновременно подчинив его субъективность. Но не буду пересказывать эту сложную теорию Сартра из «Бытия и Ничто». Лучше, как обычно, сошлюсь на художественный пример.
Из всего множества пьес Сартра у нас почему-то ставят (да и то редко) обычно только одну (как из нескольких пьес Камю – «Калигулу»). Иногда у нас ставят пьесу Жан-Поля Сартра «За закрытыми дверями». Я пару раз смотрел ее постановки в московских театрах (в том числе в одном студенческом). Это самая маленькая его пьеса. И очень интересная. Самое интересное, что в ней описывается… ад атеиста. И не просто атеиста, а современного атеиста. Причем модернизированный ад, ад бизнес-класса, основанный на самообслуживании. Атеистический.
Представьте себе: комната, дверь закрыта (как и следует из названия). И в ней находят себя три человека. Две женщины и мужчина. Потом выясняется, что они уже умерли. Дальше оказывается, что все они, говоря христианскими словами, большие грешники. И становится, собственно, понятно, что это за место. И тут как раз Сартр очень доступно разворачивает свою философию Другого. Отсюда никуда нельзя уйти, свет всегда горит, а ты всегда находишься в компании других своих коллег по несчастью. И выясняется, что у каждого из них страшные «скелеты в шкафу». И каждый из них зависит от других, нуждается в других, в их признании, оправдании себя и поддержке.
Скажем, вот мужчина. Он – трус, в этом его главная проблема. Но всеми силами он хочет доказать себе и мирозданию, что он не трус. Он, когда был жив, говорил и писал высокие слова, потом пытался сбежать и его расстреляли. Главная его проблема, главная страсть его – доказать, что он не трус. При этом из двух женщин ему важна только одна, только ее мнение и признание. Вторая – без каких-либо принципов, идей, взглядов, убеждений и вообще не очень умна. Она его не интересует. Ему важна вторая. Ему нужно, чтобы она признала, что он не трус. Для него это жизненно важный вопрос. И он безуспешно добивается от нее этого. А она все время тычет ему, что он жалкий трус.
Женщина, которая интересует мужчину, – преступница: кого-то убила, потом убила себя. В руках этой умной женщины оказывается теперь все (посмертное) счастье этого мужчины. Но она при этом лесбиянка, и все ее внимание поэтому устремлено на другую девушку. А она – легкомысленная кокетка, и она вся устремлена на мужчину. И получается такой чудесный треугольник созависимостей садомазохистского типа. Мужчина вечно стремится склонить на свою сторону мнение одной женщины, которой важно мнение третьей, которой важно только его мнение. И каждый нуждается в каждом, мучает каждого, и никуда нельзя уйти.
Очень ярко, психологически лаконично и тонко показана в миниатюре модель философии Другого у Сартра. Каждый нуждается в другом, каждый мучает другого. И в этой пьесе звучит одна из самых известных фраз Сартра: «Ад – это другие». И мужчина этот говорит просто: не нужно котлов, чертей, которые варят вас в смоле. Это старомодно и архаично. Полное самообслуживание. Каждый из нас – палач. Очень рационализированный и оптимизированный ад, в духе нашего прекрасного времени. Каждый является бесом для другого. Не нужно чертей. Мы и сами неплохо справляемся с этим взаимным и неустанным мучительством ближнего, которому некуда уйти из этой запертой комнаты мироздания.
Вот что такое Другой для Сартра. Другой – это скандал, это взгляд, устремленный на тебя неотступно, в котором ты нуждаешься и который мучает тебя, превращая в объект и вещь. Тут я ставлю многоточие.
Я не так уж и много рассказал о Сартре, но это и не было задачей лекции. Как обычно, моя цель – дать вам общее ощущение, побудить читать, указать рукой.
Совсем коротко скажу о позднем Сартре. То есть о Сартре шестидесятых годов. После войны он пытается связать кьеркегоровскую экзистенциалистскую традицию личности, субъективности, свободы с марксизмом. Но при этом он хочет очень радикально реформировать марксизм. Он пытает это сделать в своей второй огромной книге, «Критике диалектического разума».
Что влекло Сартра в марксизме и что его отталкивало? Что влекло – понятно: критика буржуазного строя. И, конечно, теория отчуждения – сердцевина и самое, вероятно, ценное, что есть в марксизме.
И самое главное – теория праксиса, практики. Почему теория праксиса тоже жемчужина марксовской мысли? Потому что в теории праксиса человек и субъект, и объект. Он творится историей, и он способен начать ее творить. У Маркса человек и продукт общества, и творец. И для Сартра эта мысль необычайно важна. То есть как общество делает нас и как мы делаем общество. (В это же время сам Сартр пытался исследовать это в своей книге о Флобере.) Но, повторяю, Сартр пытался внести в марксизм этот пафос свободы и личности. А для этого ему нужно было очень многое в марксизме выбросить. Прежде всего, первого вульгаризатора Маркса – Энгельса с его убогим диалектическим материализмом. То есть диамат: идея, что у материи есть какая-то диалектика. Одухотворяя материю, обожествляя природу, Энгельс тем самым овеществлял человека, устраняя его отличие от мира природы (указанное Кантом), и растворяя его в детерминизме мироздания. Энгельс, перенеся свойство духа на материю, тем самым овеществил дух. И Сартр стремился отделаться от этого нелепого диамата. Как многие творческие марксисты ХХ века (те же франкфуртцы), Сартр стремился сохранить исторический материализм Маркса, избавившись от диалектического материализма Энгельса.
ebooksa