В древних культурах некоторых народов можно найти как бы некие аналоги, похожие на чашу Грааль. Некие остатки влияния или, лучше сказать, следы подражания. Магический котел кельтов – самый яркий и отчётливый пример такого подражания. Причем, магический котел не просто практически прямо указывает на Грааль Еноха, но указывает на него именно как на предпочитаемый вариант из двух. Здесь мы имеем в виду то, что экзистенциальное вочеловечивание кроманьонцев, скорее всего, имело два варианта обряда. Первый, поповско-адамитский вариант совершался так: человек вставал на колени, наклонив голову. Ударом посоха, который символизировал фаллос, отцы-аеырги как бы совершали в нём некое сакральное зачатие новой сущности. Можно предположить, что за этим "зачатием" следовало и "рождение", которое выглядело как залезание через отверстие во внутренность дольмена, символизирующую материнскую утробу, а потом вылезание обратно. Дольмены, скорее всего, и сооружались для этой самой цели, и, кстати, практически на тех же территориях, где много позже были в ходу обряды посвящения в рыцари. Т.е. эта процедура сохранилась в обряде посвящения в рыцари практически без изменений, не считая, конечно, залезания в дольмен. Это и понятно, так как целиком этот обряд представляется, надо признать, несколько унизительным и не совсем эстетичным.
Другой вариант – это енохианское вочеловечивание. Совершалось оно совершенно по-другому, гораздо более возвышенно и поэтично – через омовение в купели. И это, конечно, вызывало гораздо больше симпатии и подражания у гордых и романтичных путешественников-арийцев. Однако по сравнению с рыцарством традиция котла перерождения осталась в далёком, почти забытом прошлом. Наверное, потому, что в какой-то момент истории для инертного большинства она стала чересчур трудна для восприятия, т.к. здесь имеет место некое внутреннее преображение, некий серьёзный акт духовной инициации, включающей какую-то непонятную смерть и уж совсем какое-то непонятное новое рождение. Все это стало представляться подозрительным и, скорее всего, не очень-то, наверное, приятным, и посему мало привлекательным для людей, стремящихся к комфорту. Посвящения же в рыцари, наоборот, совершаются и поныне, т.к. за этим, теперь опять же только и стоит, что повышение социального статуса, ничего более. К этому сравнению традиций, с точки зрения духовной ценности и длительности существования, можно бы добавить ещё и то, что омовение водой, символизирующее духовное рождение и преображение через очищение от грехов и нечистых инстинктов, мы встречаем и в христианстве, причем с самого начала, ещё у Иоанна Крестителя, как выбор и продолжение именно традиции Еноха, единственно истинной и богоугодной. Вода в чаше-купели Еноха, по всей видимости, разбавлялась вином – символом нового качества жизни. Вспомним, что и первое чудо Христа было превращением воды в вино.
В Новое Время на европейских территориях, некогда занятых кельтами, в ходе археологических изысканий найдены десятки древних ритуальных котлов. Магический котел упоминается в огромном числе древних кельтских текстов, в том числе сакральных. М. Элиаде писал: "так как миф рассказывает о деяниях сверхъестественных существ и о проявлении их могущества, он становится моделью для подражания при любом… проявлении человеческой активности". Так делали боги, так теперь поступают люди. Видимо, Грааль у кельтов постепенно трансформировался в магический котел после неолитической революции, когда к власти у арийцев давно уже пришла военная каста. И это наложило соответствующий (военный) отпечаток на весь его образ. Вот характерный для этого образа пример: если опустить в магический котел мертвого воина, он оживет, хотя и будет лишен дара речи. Перерождение и посвящение всегда связывается в сакральной традиции через прохождение состояния смерти. Образ котла перерождения можно встретить не только у кельтов. Мы видим, например, этот котел (точнее – котлы) у П. П.Ершова в "Коньке-Горбунке", написанном по мотивам народных русских сказок:
"Вот конек хвостом махнул,
В те котлы мордой макнул,
На Ивана дважды прыснул,
Громким посвистом присвистнул.
На конька Иван взглянул,
И в котел тот час нырнул,
Тут в другой, там в третий тоже,
И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать".
В неразрывной связи с таинством вочеловечивания находился и праздничный пир по этому поводу, поэтому литературная традиция о Граале, как и архаические предания о котле, всегда упоминают о том, что Грааль насыщает яствами: "Только наполнилась зала сладостными ароматами, и перед каждым рыцарем оказались яства и напитки, какие были ему более всего по вкусу…"
Обращает на себя внимание, находящаяся тоже в неразрывной связи как с Граалем, так и с котлом идея странствия-поиска (Queste). Поиск ведется без каких либо сведений о маршруте, направлении и даже конкретного представления о предмете поиска. Не зная дороги, отдавая себя в руки Божьи, человек отправлялся в путь в произвольном направлении, надеясь, что само Провидение приведет его к Граалю. Единственным признаком истины являлось понимание того, что поиск Грааля – это, прежде всего духовное приключение, и путешествие в пространстве определяется духовно-интуитивным влечением: надо слышать зов. Грааль зовет.
Мотив поиска чего-то неизвестного, мы находим во многих преданиях, архаических мифах и волшебных сказках. Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что – главный принцип такого поиска, в котором, если обратиться к наидревнейшей части европейской сакральной традиции, проступает вообще невыводимость в логику сути поиска. Т.е. если даже Грааль найден, он все равно остается непостижимой тайной, и человеку по-прежнему неизвестно что он обрел. Это и действительно "то, не знаю что", потому что обрел он не ЧТО, а свое собственное КТО, но это не имеет ни качества, которое можно определить и назвать, ни количества, которое можно измерить.
Замок Грааля находится где-то в ином мире, это утверждение, повторенное как в кельтской мифологии о магическом котле, так и в литературе средневековья, восходит к тому прямому впечатлению, которое внушает Эдем, место обитания енохианской общины. Защищенность рая, в том числе мистическая, означает то, что в раю нет ни хищников ни паразитов, ведь, как написано, Сам Бог насадил его. А значит нет и двойников этих хищников и паразитов. Вдумаемся в это. Какова же, наверное, чистота этого места, какое блаженство находиться в его чистой ауре! Весь остальной мир, должен восприниматься по сравнению с этим как огромная помойка. Когда-то Христос угрожал грешникам гиеной огненной. Гиена – это долина рядом с Иерусалимом, туда сносили и потом поджигали мусор. Т.е. самое страшное наказание – это жить в грязи среди нечистот. Сейчас, когда изобретены пластиковые упаковки для продуктов, замусоренная природа лишилась былого очарования. И людям, помнящим ее былую чистоту и могущим сравнивать, наверное, понятна и дорога идея чистоты природы, оставшейся теперь уже только в воспоминании, а верующим из них теперь понятны и страдания Адама, изгнанного из рая.
Когда арийцы, в том числе осевшие там осетины (асы), продвигались во втором тысячелетии до н.э. мимо предгорий Кавказа, видимо, имело место общение арийцев с тамошними последователями енохианцев. Потом это впечатление, отлитое в миф, сохранилось как заимствование сказочного архетипа. Грааль остался в мифической памяти не только как котел-купель, но и возвышенная долина, в кольце горного хребта, как некий остров, окруженный или непроходимым лесом, или потоком бурных вод. На Кавказе реки именно бурные. В целом средневековые описания замка Грааля тоже характеризуют, во-первых, труднодоступность, а во-вторых, островной характер этого места, большая возвышенность над уровнем моря которого воспринималась как и мистическая высота. Это действительно был иной мир, как Аваллон, тоже представляющий собой горный остров. С древнейших времен горы почитались обиталищами богов, и тогда понятия "остров" и "гора" нередко не различались. Во многих архаических языках долгое время и то, и другое вообще обозначалось одним и тем же словом. Таковы, например, древне-кельтская основа "lon" ("London" – Город на холме, и "Abhallon" – Остров Яблок) или древне-скандинавское "holm".
Тайна Грааля, как рождение собственной человеческой личности, неразрывно связана с вытеснением из души ангелического двойника, по крайней мере частичным (тогда лучше сказать – с потеснением), то есть в конечном счете с освобождением от его власти (это главное). Как это переживалось? Однозначно, как смерть. А и чем жить, если отказаться от привычных желаний и страстей и привязанных к ним планов и мечтаний? В этом смысле и надо, прежде чем переродиться, умереть, и человек, каким он был до инициации, должен исчезнуть, чтобы родился новый человек – вот один из принципов посвящения. Ангел-двойник как бы живет в подсознании, о котором Енохианцы, конечно же, знали до того, как об этом написал Фрейд. Вода, окружающая Замок, как и темный лес – символы человеческого бессознательного, того океана архетипов и символов, что лежит ниже нашего осознания. С другой стороны, и в индоевропейских языках, и в индоевропейских сакральных традициях и вода, и лес связаны со смертью. М. М. Маковский, говоря об этом, приводит примеры соответствующих смысловых рядов: сравните древне-английское "woel" – вода, и древне-английское "wael" – мертвец, хетское "uellu" – загробный мир, и литовское "weles" – тени мертвых. То же самое и в отношении темного леса: древне-англ. "widu" – лес, но "witan" – уходить, умирать. Смерть и бездна бессознательного – вот значение символов темного, непроходимого леса и бурной, глубокой воды, которые должен пересечь ищущий Грааль. Чтобы отважиться на смерть, даже символическую, надо быть воином. Известно древне-монашеское самоопределение: монах есть воин духовной брани.
Белые жрецы, будучи у власти, никогда бы не приняли адамитского вочеловечивания, который бы всех уравнял (здесь дело даже не в трусости). Но после неолитической революции власть перешла к воинам. Простодушным, смелым, восприимчивым до любопытства и жаждущим приключений. И пора было появиться новой реальности для них, к которой следуют небывалой дорогой – тропой мертвых. Смерть в этом контексте – это точка во времени, черта, лезвие, отсекающее старое существование от нового, тонкий мост, через поток времени под ним, ведущий на вожделенный райский остров, или, наконец, узкая тропа через "темный лес", означающий то же самое. На этой тропе, на мосту-лезвии, в этой точке смерти воин, взыскующий Грааля, духовно прозревая, видит, встречает своего ангела-двойника, фактически он встречает самого себя, свое прошлое. Наступает величайший момент в жизни – преодоление себя. Это и есть поединок на "мосту-лезвии" с хранителем этого моста, многократно описанный в средневековой литературе и в кельтской традиции. Образ моста-лезвия очень архаичен. Лезвие-грань, или лезвие-край. В английском языке, например, эти два понятия до сих пор обозначаются одним и тем же словом – "edge".