Лёдя не перебивала Юрия, хотя подмывало поделиться и своим.
— Хорошо, что мы помирились тогда, на товарной,— улучила она момент, когда Юрий немного успокоился.— А то неизвестно, чем бы все кончилось. И без этого нелегко, а тут ссора…
— Разве я знал?
— А так я все время о тебе думала. И работая, и сдавая экзамены, и когда впервые на лекцию пришла. Кира дуется, а я смеюсь. Очень уж хочется счастливой быть. Понимаешь? Я же теперь, Юра, как-никак формовщица. Студентка и формовщица. Это не очень просто, не думай! Как сначала было? Стою у машины и об одном забочусь — хоть бы работала как нужно. Не поверишь — упрашивала ее в мыслях, молила. Загадывала про себя: будет что-нибудь этак, а не так — значит хорошо, нет — значит закапризничает она или что-то испортится. А сейчас знаю: не я к ней приставлена, а она ко мне. Ты думаешь, что это просто? Да?
Лёдя не жаловалась, а пыталась объяснить, что пережила, хотела, чтобы Юрий понял и посочувствовал ей. Она тянулась к нему, ждала его ласки.
Не совсем понимая Лёдю, но улавливая ее порыв, Юрий привлек девушку к себе. Желая как можно ближе ощутить ее, он то склонял голову и припадал щекой к Лёдиной груди, то, как слепой, искал ее губы. А она, полная доброты и любви, как совсем взрослая женщина, ерошила его волосы и позволяла обнимать и целовать себя.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Через несколько лет автогородок соединится с Минском. Железная дорога, пересекающая Могилевское шоссе — главную улицу поселка, наверное, пройдет под ней или поднимется на виадук. Многоэтажные дома скроют холмистое поле, хвойный лесок, складские постройки, и простор не будет врываться сюда. Но и тогда, став заводским районом города, этот уголок сохранит свой облик и своеобразие.
Уже сейчас в нем такие же, как в центре, бульвары, липовые аллеи и электрические фонари, такие же магазины и праздничные витрины в них, парикмахерские, ателье, сберегательные кассы со знакомыми зелеными вывесками. Так же звенит и сыплет голубые искры трамвай, ходят кремовые, с синими полосами троллейбусы, на остановках ждут их люди, которые никак не привыкнут стоять вдоль тротуара. Пусть! Но его своеобразие, неповторимость поддерживает и всегда будет поддерживать завод. Его гул, дыхание будут ощущаться и завтра и через десять лет. Всему-всему здесь он будет навязывать свой ритм и определять часы пик.
Улицы — это не только дома, деревья, асфальт, а и люди. Присмотритесь, как прогуливается заводская молодежь по бульварам, как автозаводцы переходят улицу, отдыхают в сквере, как покупают в ларьках папиросы, пьют газированную воду — всё это они делают по-своему, немного развязно, с достоинством, с верой в себя. Тяжело определить это словом. Но, скорее всего, своеобразие этого уголка Минска таится в простоте, естественности его быта, в зависимости его от завода.
Верно, за это — родное, заводское — и любил Петро Димин автогородок. Здесь дышалось и ходилось как-то вольнее, легче было быть самим собой. Здесь заметнее кипела жизнь, видно было, куда она стремится и какой скоро станет.
Когда Димин проходил по знакомым улицам, им часто обуревало раздумье. Не так уж давно тут был неоглядный, глухой бор. Сюда из города ездили за грибами, ягодами. Поближе к Минску стояли три знаменитые корчмы. Память о них еще жива и теперь.
Во время ярмарок и в базарные дни, особенно зимой, из окрестных сел в город тянулись обозы. Везли свиней, масло, мёд, муку, яйца. Жалея лошадей, мужики вышагивали рядом с возами, курили, щелкали кнутами, надрывно понукали: «Ны-ы!» Обратно возвращались уже налегке по две-три подводы. Останавливались возле какой-нибудь корчмы, грелись, на радостях или с неудачи выпивали и в сумерках трогали дальше. В бору трезвели от страха, озираясь по сторонам, нещадно гнали лошадей: он имел худую славу. И не один завсегдатай корчмы сложил тут голову, не один кудрявый от пота конек трусцой прибегал в свое село без хозяина, с телегой или санями, залитыми кровью.
От бора, как напоминание, остался только сосновый парк да кое-где на бульварах неожиданные, потерявшие на приволье стройность, с усохшими сучьями сосны…
Однако навек обжито только то, где умирают и родятся люди. Предысторию завода почали партизаны и молодежь, слетевшаяся сюда по призыву комсомола. История же завода, как сдавалось Димину, началась с другого — с первой свадьбы в общежитии автогородка, с первых родин потомственного автозаводца. И если быть справедливым, то в анналы истории нужно занести не только день, когда из заводских ворот вышел его первенец, но и эти дни. Ибо люди и творцы истории и сама история.
Предшествующая жизнь не сделала Димина чувствительным. Даже треволнения Доры, ее сложные отношения с прошлым как-то проходили мимо него. Но когда Димин думал о том, что пережили и свершили автозаводцы, сердце его смягчалось. Хотелось служить им, делать всё, чтобы каждый день у них был лучше прожитого, чтобы сами они становились лучшими. Особенно теперь, когда они с такой силой потянулись к новому.
Вчера газеты опубликовали сообщения о Пленуме Центрального Комитета и тезисы доклада на будущем съезде. Раздел «Развитие социалистической промышленности» Димин прочитал залпом. Возникла потребность поделиться мыслями с другими, послушать. Он позвонил председателю завкома, Сосновскому и долго разговаривал с ними, читая в трубку целые абзацы. Те разделяли его настроение, но, как казалось, больше говорили о стране, о ее месте в мире и мало о людях, которые должны были выполнять планы. В тезисах же, по мысли Димина, это было главным. Потому так и думалось о заводе, городке, автозаводцах.
Димин подходил уже к парткому, когда его догнал лимузин главного инженера.
— Приветствую! — выйдя из машины, поздоровался Сосновский.— Ты к себе, Петро Семеныч? Спешишь?
ebooksa