— Опять поставил бригадиром.
— Откуда такая милость вдруг? Не рано ли? Пусть пережил бы как следует.
Кашин хотел было рассердиться, но неожиданно залебезил:
— Но он работник, Петр Семенович. Мало кто сравняется с ним.
— Не такой уж и работник. За собственным домом вообще навряд что видит. Слишком уж заботу о человеке по-своему понял…
В начале обеденного перерыва Димин подошел к бригаде Прокопа Свирина. Подумал, что и ходил по цехам будто искал именно их. Сев на опоку, которую фартуком застлала Кира, предложил почитать тезисы.
Вокруг стали собираться рабочие.
2
Иногда в человеке происходит нечто подобное на цепную реакцию. Разбуженный в чем-то одном, он жаждет деятельности и в другом: хочется пожить полнее.
В субботу, после работы, Михал с Диминым не удержались и решили съездить на охоту — хотя бы недалеко и ненадолго.
Проголосовав у Дворца строителей, влезли в кузов полуторки и покатили. Оделись они по-охотничьи — в ватники, поэтому, когда выехали в поле, подняли воротника пиджаков и, сидя спинами к кабине, прижались друг к другу. Но ехать было приятно: светило солнце, дали простирались по-осеннему чистые, соснячки, перелески, березы по сторонам шоссе выглядели необычайно милыми.
Возле Тростенца, на пригорке, маячил серый, строгий обелиск — памятник жертвам Тростенецкого лагеря смерти. Но и он привлек внимание и опечалил только на мгновение — так много вокруг было света и простора, которые не часто доводилось им видеть. У Михала пробудилось даже удивление: как это так — минуло лето, надвигается глубокая осень, а он, пожалуй, и не замечал перемен? Когда это опустело и побурело поле? Когда поспели зазеленеть озимь и зазолотиться березняк? Жадно вдыхая ядреный воздух, Михал поглядывал по сторонам. И очень забавляло его вот так ехать и смотреть.
— Оторвались мы, браток, от природы,— наконец сказал он.
— Да-а,— согласился Димин, но заговорил об ином: — Тяжко, Михал, всё время жить для других. Наставляешь, наставляешь… Даже сам чувствуешь, что скучным становишься.
— Вот это и значит природу забыть. А ты больше собою будь. Ей-богу…
На девятнадцатом километре они постучали по кабине, чтобы шофер остановил машину, и гравийкой, также обсаженной березами, двинулись к лесу.
Осень в этом году затянулась, листопад был поздний. Шорох в лесу пугал зайцев. Падая, листья шуршали в ветвях, и это казалось им страшным. Чтобы уберечься от возможной беды, зайцы искали приюта на пашнях, по вырубкам и в ельнике.
Договорились пойти вдоль болота, поросшего лозой, березками, хилыми сосенками. За ним виднелись поле, кустарник, а еще дальше — бурые пригорки и синий зубчатый лес на горизонте. На охоте Димин волновался, завидовал, если везло другим, старался забежать вперед. Так случилось и сейчас: он оттолкнул Михала от себя, взял в руки двустволку и, перепрыгивая через ямки, зашагал вдоль болота.
Михал проводил взглядом его подвижную, мало знакомую в ватнике, фигуру, безобидно подумал: «Не терпится? Ну что ж, беги, беги…» Зарядив берданку, он поправил пояс с патронташем и неторопливо взял правей, по пашне. Но когда раздался выстрел, сердце у него екнуло, и он побежал, пока не увидел в лощине Димина. По тому, как он скреб затылок, догадался, что Димин промазал, однако пошел уже, как на пружинах, зорко поглядывая вокруг.
Нежданно-негаданно совсем близко, где трактор взял немного глубже и вывернул песок, когда пахал, в борозде Михал увидел зайца. Поставив длинные уши, готовый сигануть в любой миг, тот глядел на него круглыми зеленовато-желтыми глазами. Нет, даже не на него, а на Михаловы руки, на берданку и будто заклинал свернуть, а главное — не делать движений руками. Косые глаза зайца, застыв в страхе и надежде, то светлели, то темнели.