— Ты хоть бы раздевался, Юрок, — упрекала она назавтра.
Он пропускал слова матери мимо ушей и, вроде ему нравилось так маяться, спать не по-человечески, снова забывался только на заре — одетый, в ботинках, с часами на руке. Он будто мстил этим кому-то и находил удовольствие в самоистязаниях. Раньше Юрий не прочь был поесть, полакомиться вкусненьким, теперь же завтракал нехотя и, к удивлению матери, отказывался от денег, которые она предлагала, чтобы купил себе бутерброд или пирожное в институтском буфете.
Стараясь найти причину, Вера заводила разговор то об одном, то о другом, но напрасно — сын отмалчивался. После того как она так некстати накричала на Лёдю, они не разговаривали о ней. Чувствуя, что в самоистязании сына замешана именно девушка, Вера однажды все же заикнулась об этом. Юрий, читавший конспект лежа, подскочил как ужаленный, хлопнул по коленям тетрадкой:
— На черта она мне сдалась!
Вера по-своему поняла его.
— Конечно, Юрок, разве Шарупич тебе пара? Теперь девчат вон сколько. Рая Димина и то уж лучше.
Но Юрия передернуло. Метнув яростный взгляд, он неожиданно завопил:
— Бери себе свою Раю! Эту куклу несчастную и размочаленную!
— Ну и Лёдя не для тебя. Послушай, что Татьяна Тимофеевна говорит. Шляется с кем попало…
Сама Вера прожила бурную жизнь. Но давнее призабылось, его будто не было вовсе, и она считала себя безгрешной. А, как известно, такие женщины — очень воинственные борцы за чистоту человеческих отношений. Меряя все на свой аршин, Вера искренне негодовала по всякому мало-мальскому поводу. Была здесь и ревность матери, от которой девушка отнимает часть сыновней любви.
— С Тимкой и то уж связалась. Ищет… По улице идет, будто дарит себя каждому. Постыдилась бы хоть! Сердце ведь не гостиница.
— Ты всегда преувеличиваешь, мам!
Не обидевшись, Вера решительно обняла сына за голову, притянула к себе и поцеловала в темя. Он не вырвался, не стал, как обычно, грубить, а затих, прикусив губу.
Старательно подбирая слова, она продолжала:
— У тебя своя дорога, Юрок. С твоими способностями таким инженером будешь, что любо-дорого. Максим Степанович тоже свое передаст. Он ведь талантливый, от природы инженер. А ты, будь уверен, не таких, как Лёдька, встретишь…
Это растравило рану еще сильнее. Но боль, что терзала его, как ни странно, пробуждала и непреодолимое желание увидеть Лёдю, убедиться в чем-то самому, потребовать объяснений и… если будет возможно, простить всё.
Выбрав под вечер минуту, он пошел на бульвар, облюбовал лавочку напротив Лёдиного дома и сел.
Выло ветрено, холодно, запад угасал в стылых оранжевых красках. Оттуда, куда скрылось красное, без лучей, солнце, поднимались рваные перистые облака. Прозрачные, взлохмаченные ветром края их загибались, как гребни волн, но сами облака будто застыли — страшноватые, с медным отливом. Улица бежала как раз туда, где кануло солнце. По ней, обдавая бензинным перегаром, катились грузовики, «Победы», краны с похожими на клюв стрелами, автобусы, и создавалось такое впечатление, что они торопятся за небосклон, где догорал день. На заводской территории прогудел паровоз.
Поток машин остановился, и вскоре, пересекая улицу, прогрохотал поезд.
Неподалеку на бульваре девочки играли в классы. Совсем как в деревне, прошла ватага парней с кудрявым гармонистом. Прокатил никелированную колясочку с ребенком молодой мужчина. Он чуть было не наехал на нарисованные мелом классы, но девочки дружно запротестовали, и мужчина послушно объехал их. Напротив на лавочке сидела старушка колхозница со связанными полотенцем бидонами и набитой буханками хлеба сеткой. Она что-то жевала и время от времени поправляла платок.
ebooksa