– Ник, о чём ты сейчас подумал?
– А почему ты спрашиваешь?
– У тебя дыхание изменилось. И сердце… иначе стучать стало.
– Глупости.
– О чём подумал?
– А… неважно.
– Коля!
– Хорошо. – Он вздохнул. – Только ты не сердись, ладно?
– О-о-о… Мое любимое. Началось. Говори.
Он прижал ее к себе.
– Люб, правда. Не сердись. И не обижайся. Но… Знаешь, я ведь был у тебя первым. И единственным. Какое-то время. Теперь… теперь это не так. Я не единственный у тебя.
– Та-а-ак…
– Дослушай меня! Я знаю, что виноват сам! Когда… не ответил тебе на твое признание. Ты… – он еще раз вздохнул, – ты имела право… так поступить. Если считала, что ты мне безразлична. Если я… ну… в общем, я тебя не виню, правда. Просто это очень… больно. Я один виноват, что потерял это! Но легче мне от этого не становится. Люб, ты не виновата, но… ты спросила… Я ответил тебе. Честно. Мне плохо… очень плохо и очень больно от того, что я больше не единственный мужчина в твоей жизни. Я знаю, что это моя вина и… Я справлюсь с этим. Переживу. Обещаю. Но пока… пока вот так.
Какое-то время она молчит. На лице ее пляшут многоцветные отсветы от гирлянды. А потом она произносит негромко:
– Знаешь… вот согласно всем законам педагогики – не надо бы тебе ничего говорить сейчас… Чтобы ты пострадал и помучился этак с полгодика – в отместку, так сказать. Но я ведь так не сделаю…
– Ты о чем? – спросил он совсем тихо.
– Да не было ничего. У меня с Марком. Кроме того поцелуя, который ты видел. И то противно было… до невозможности. – Она передёрнула плечами. – Марк явился без приглашения, весь вечер мне проходу не давал, на кухню за мной увязался, приставать начал. А потом я услышала шаги и… и поняла, что это ты. И так захотелось вдруг… сделать тебе больно. Очень больно. Прости. Прости. А с Марком больше и не было ничего – всё на твоих глазах было, ничего, кроме этого. Так что ты по-прежнему единственный и неповторимый… Ой! Перестань. Прекрати! Ты мне шею сломаешь! Задушишь! Колька, остановись!
Но он не может остановиться – стискивает в своих медвежьих объятьях, целует беспорядочно и шепчет: «Моя! Моя! Только моя». Люба понимает, что сопротивление бесполезно, и покорно пережидает вспышку собственнической радости Звероящера – ей и приятно, и немного досадно одновременно.
– Послушай… – Ей наконец-то дают возможность свободно дышать и говорить. – Коля, ты ненормальный! Ты меня чуть не придушил. А если я тебя обманула? Это же всего лишь слова – как и в тот раз.
– Нет! – Он берёт ее лицо в ладони, вглядывается в глаза в переменчивом свете новогодних огоньков. Качает головой. – Ты не обманываешь. Тогда – могла обмануть. Сейчас – нет. Ты моя. Только моя. Знаешь… – Его голос звучит с какой-то странной убежденностью. – Наверное, где-то в глубине души я это всегда знал. Ты же любишь меня. Ты не могла… с другим. Я вот не смог. И ты не смогла.