А он в тот день потерял и надежду, и первую любовь, и свое будущее. В тот день он решил, что не хочет больше жить. Наверное, родители это почувствовали. Мама точно почувствовала. Мама не отходила от него ни на шаг, потому что видела тень обреченности на его лице, потому что боялась, что он может что-нибудь с собой сделать. Тонкая натура, сложная душевная организация. Вот таким он тогда был, таким виделся родным. Наверное, оттого они и оставили его в покое, ни о чем не расспрашивали его сами, не позволяли расспрашивать другим. Они оберегали его, как могли. Оберегали и прямо в больничной палате начали планировать его новое будущее. Начали планировать за него, потому что у него больше не было никакого будущего, потому что свою любимую мастеровую скрипку он разбил в тот самый день, когда смог снова пользоваться руками. Механики и моторики теперь хватало только на вот такие грубые и беспощадные действия. Механики и моторики больше не хватало на то, чтобы извлекать из скрипки мелодию. Он разбил свой рабочий инструмент, а потом долго плакал над его обломками. Это был последний раз, когда Фрост позволил себе плакать.
А потом он начал учиться жить заново, с чистого листа. Родители помогали, как могли: утешали, направляли, предлагали варианты. На самом деле вариантов было довольно много. Как ни крути, а калекой он не стал. Просто не мог заниматься любимым делом, просто потерял смысл.
Свое будущее призвание Фрост нащупал сам. Клуб спортивного программирования стал его стартовой площадкой в новую жизнь. Неожиданно ему понравилось. Коды, логические задачки, математические формулы. Кто бы мог подумать! Там тоже была нужна мелкая моторика, но к тому времени Фрост уже научился управлять своими пальцами. Этого хватало, чтобы ловко справляться с клавиатурой, но никогда не хватило бы для музыкального инструмента. Там же, в клубе, он и получил свою кличку. Клички были у всех пацанов, это считалось крутым и обязательным. Тогда же Фрост начал носить перчатки. Первую пару он купил за первый свой гонорар. Перчатки были тончайшей выделки и стоили, как половина его гардероба. Они нравились Фросту, они стали частью его имиджа и личности. Они нисколько его не стесняли и не смущали. Собственно, они никого не смущали. Девушки даже находили их сексуальными. Впрочем, как и самого Фроста.
Можно сказать, жизнь налаживалась. Почти наладилась. Родители успокоились настолько, что мама больше не звонила ему по три раза на день, обходилась лишь одним звонком. Отец гордился его стремительным карьерным ростом и искренне радовался его уверенности в себе. Фрост старался их не разочаровывать. Собственно, какое-то время его и самого все устраивало. Жизнь затянула его в свой водоворот, он научился получать от нее не только удовлетворение, но и удовольствие. Он даже стал ходить на скрипичные концерты и мог высидеть до самого конца. Это, определенно, было великое достижение, потому что первый такой концерт закончился для Фроста нервным срывом. Видеть и слышать то, что тебе больше не дано – то еще мучение, к такому не привыкнешь с наскока. И Фрост приучал себя к этому медленно и постепенно. К двадцати пяти годам приучил окончательно. Такое вот достижение.
Все было хорошо. До тех пор, пока в одном из модных ресторанов он не увидел их. Мирославу он узнал сразу. Она стала еще красивее, еще ярче, еще увереннее в себе. Она была великолепна! Эта ее красота и яркость ослепили Фроста, заставили замереть и затаить дыхание. Он так и стоял, собираясь с мыслями и чувствами, собираясь подойти к ней, представиться, сказать что-нибудь одновременно остроумное и ироничное. С некоторых пор он считал себя мастером иронии. И он почти решился, подошел бы наверняка, если бы его не опередили…
К столику, за которым сидела Мирослава, уверенной походкой подошел мужчина. Со спины Фрост его не узнал, а когда тот обернулся, все недавнее очарование вмиг истаяло, покрылось тиной, как поверхность старого затона. К Мирославе подошел Славик Горисветов. Подошел, по-хозяйски положил ладонь на ее обнаженное плечо, по-хозяйски поцеловал в шею. У Фроста зашумело в ушах. Он знал, что это бьётся в висках холодная ярость. Бьётся и ищет выхода. Он знал, что это тяжелая поступь прошлого, которое все-таки его настигло. Сначала подбросило чудесную приманку в виде Мирославы, а потом со всей силы ударило под дых.
Фрост вернулся к своему столику, заказал виски. Ему стоило сразу же уйти, не бередить старые раны, не травить душу. Но он остался и весь вечер наблюдал за этими двумя. Наблюдал, не особо таясь, не ожидая, что кто-то из них его узнает. От того Артёма, каким он был больше десяти лет назад, не осталось ничего. Иногда люди меняются до неузнаваемости. Вот Мирослава почти не изменилась, а он стал совсем другим человеком. Наверное, они не узнали бы его, даже если бы он подошел к их столику и поздоровался, но он не стал проверять эту гипотезу, он просто сидел в засаде и наблюдал. Он ушел из ресторана лишь после того, как ушли эти двое. Да и то ушел не сразу, сначала напился в хлам.
Утром Фрост очнулся в своей квартире. Голова болела, горло раздирала жажда. Не помог ни холодный душ, ни крепкий кофе. Пришлось мучиться до обеда. Зато страдания физические заглушили страдания душевные. По крайней мере, Фросту так думалось. Он заставил себя забыть Мирославу еще на полгода. На большее его не хватило. Он начал искать ее следы в Интернете. Следов было не так чтобы очень много: никаких аккаунтов в соцсетях, никаких постов и няшных фоточек. В этом Фрост ее одобрял. Только в этом и одобрял. Все остальное, все, что было связано с Мирославой, причиняло ему боль. Снова открылись старые раны. С ранами Фрост бы как-нибудь справился, но вслед за Мирославой в его размеренную и комфортную жизнь вошла одержимость. Ему захотелось узнать, что же на самом деле случилось в Горисветово тринадцать лет назад, какие тайные тропы привели их всех к их нынешнему существованию. Свечной человек Фроста никогда особо не волновал. Тем более, он пропал с радаров тем же далеким летом. Маньяк пропал, а усадьба погрузилась в сонное забвение.
Фрост даже специально смотался в Горисветово, перелез через крепкий забор, побродил по парковым дорожкам. Хотел подняться на смотровую площадку Свечной башни, но башня была ожидаемо заперта на замок. В душе ничего такого не всколыхнулось: ни хорошего, ни плохого. Просто еще одна картинка из прошлого, только и всего. Но когда-то он сам был частью этой картинки, когда-то ему было здесь одновременно весело, удивительно, больно и страшно. И сейчас, став взрослым и рациональным, Фрост продолжал считать, что дыма без огня не бывает. Став взрослым, он захотел покопаться в истории Горисветово.
Копнуть он решил поглубже, так сказать, прикоснуться к самым истокам. Истоки нашлись в Чернокаменском архиве. Там же Фрост познакомился с Иваном, только что назначенным директором. Внезапно у них оказалось много общего, внезапно Иван тоже увлекся историей Горисветово. Он же поделился с Фростом местными легендами. Чернокаменск, надо сказать, оказался весьма любопытным городком, у Чернокаменска оказалось множество своих собственных тайн. Фроста интересовали лишь те, что были связаны с Августом Бергом. Он хорошо запомнил лекцию, прочитанную Разумовским, у него была великолепная память и на даты, и на имена.
Нельзя сказать, что их совместные с Иваном изыскания так уж помогли продвинуться в поисках. Может быть, и помогли бы, если бы Фрост знал, что именно ищет. А так он просто собирал и анализировал информацию, пытался найти рациональное объяснение иррациональному.
Наверное, на том его изыскательский азарт и закончился бы, угас во время посиделок в Чернокаменском архиве. Если бы Иван не предложил вдруг копнуть не глубоко, а вполне себе поверхностно, так сказать, снять самый верхний временной пласт. Чуть больше десяти лет, что там копать-то? Но к совету Ивана Фрост прислушался, хоть ему и пришлось бороться с собственным совершенно иррациональным нежеланием «копать».
Или рациональным? Чего он боялся? Почему историю с Горисветовским маньяком считал недостаточно интересной и значимой для более пристального изучения? Не потому ли, что, так или иначе, та история могла задеть и их с Мирославой? Фрост точно знал, что не задела. Еще тогда, в Чернокаменской больнице, он спрашивал у Исаака Моисеевича про Мирославу. Уже тогда он получил ответ, что с ней все хорошо. Все эти годы с ней все было хорошо. Это его жизнь едва не пошла под откос, а она встречается со Славиком Горисветовым. Вот такие превратности судьбы.
«Раскопки» получились достаточно сложными и интересными. Информации о событиях тех лет почти не было в открытом доступе, да и местные не спешили вспоминать историю с маньяком. Сначала эти вынужденные препятствия вызвали раздражение, а потом азарт. «Ломануть» базы местного УВД у Фроста получилось без посторонней помощи. «Ломанул» так, что никто даже не догадался. Не зря, выходит, он считался одним из лучших. Оставалось разобраться с полученной информацией. Информации оказалось неожиданно много. Информация оказалась неожиданно пугающей…
Он ожидал всякого. Собственно, он уже давно все решил. Много лет назад решил. Он решил, что жизнь – это такая несправедливая штука. Юношеские привязанности не значат в ней ничего. Они расстались с Мирославой не слишком хорошо. Вернее сказать, совсем не хорошо. Она бросила его в беде, а сама продолжала радоваться жизни. Даже в больнице его не навестила. Вот такие выводы он для себя сделал. Вот к такой мысли приучал себя многие годы. Наверное, поэтому оказался не готов к открывшейся правде.
Если верить добытой информации, именно Мирослава стала последней жертвой Горисветовского душителя. Если верить добытой информации, Мирослава была мертва не меньше четверти часа. Но ей повезло! Подсобный рабочий лагеря, тот самый дядя Митя, нашел ее уже мертвую, реанимировал, отвез в больницу. Они разминулись всего на какой-то час. Фрост был уже в операционной, когда в приемный покой больницы поступила Мирослава. Наверное, он был настолько плох, настолько погружен в собственные страдания, что ни персонал, ни родители, ни Исаак Моисеевич не стали рассказывать ему про Мирославу. Они не рассказывали, а он не спрашивал, потому что был на нее зол и обижен. Он был зол и обижен на девчонку, которой досталось куда сильнее, чем ему самому. Вот такие дела…
Полученную информацию еще необходимо было «переварить» и осмыслить. Фрост возвращался к добытым файлам раз за разом, пытаясь найти еще хоть что-нибудь, пытаясь понять, когда и как Мирослава попала в лапы к маньяку. С «когда» все было более или менее понятно, вопрос «как» оставался открытым. И Фрост начал «копать» дальше, пока не добрался до баз Чернокаменского психоневрологического диспансера, пока не увидел диагнозы Мирославы. Этого было достаточно, чтобы он остановился. Дальше начиналась запретная территория. Он и так уже нарушил границы Мирославиной приватности, он и так знал про нее то, что она, наверняка, скрывала от посторонних. Потому он не стал «ломать» базы известного психолога, потому не стал «копать» дальше. Ему хватило полученной информации, чтобы понять, что то проклятое лето сломало не только Лёху и его, но еще и Мирославу. Особенно Мирославу! Все! Это был уже почти закрытый гештальт. Больше его ничто не держало ни в Чернокаменске, ни в Горисветово. Можно было уезжать домой.
Он и уехал. Перевернул еще одну страницу своей и, кажется, Мирославиной жизни. Перевернуть-то перевернул, но время от времени вводил ее имя в поисковую строку, наблюдал за ней из дебрей Интернета. Он убеждал себя, что так ему будет спокойнее – знать, что у нее все хорошо. Пусть бы и с этим уродом Славиком! Но на самом деле его не оставляла тревога, кончики пальцев покалывало тысячей невидимых иголок – верный признак надвигающейся беды.
И беда случилась. Вернее сказать, не сама беда, а ее предвестники. Заметку об открытии в Горисветово элитной школы для одаренной молодежи скинул ему Иван. Заметка сопровождалась фотографией, на которой был запечатлен руководящий и педагогический состав. На фотографии по правую руку от Горисветова старшего стояла Мирослава. Она выглядела очень серьезной и очень сосредоточенной, она была именно такой, какой должна быть руководящая дама, осознающая всю тяжесть возложенных на нее задач.
Школа открылась не в сентябре, как это принято, а в первых числах июня. Наверное, предполагалось, что летние месяцы потребуются воспитанникам на окончательную адаптацию, а Фросту думалось, что влиятельные родители просто предпочли заплатить Горисветову за возможность побыстрее сплавить отпрысков с глаз долой. Как бы то ни было, какие бы мотивы не были у администрации и родителей, а школа заработала уже в июне. Это была пока еще лайт-версия настоящего обучения, с экскурсиями, развлечениями и конными прогулками, но официальный сайт школы обещал всем желающим образование класса «люкс» с вдумчивым упором на основные таланты и потребности учеников. Где-то Фрост уже видел подобное…