Огонь двигался быстро, но Мирославе все равно казалось, что медленно. Словно зачарованная, она наблюдала за тем, как сине-белая светящаяся лента, извиваясь, ползет по полу, на пути сжирая лужицы бензина, вбирая их в себя, делаясь все сильнее, все опаснее. Следующей станет она – Мирослава. Огненная лента сначала лизнет толстую подошву ее кроссовок. Кроссовки ей не понравятся, и она перекинется на джинсы, скользнет вверх, к выпроставшейся из-за пояса футболке, к открытой и беззащитной коже.
Это был такой чистый, такой кристальный ужас, что Мирослава закричала, задергалась на своей металлической привязи, словно могла хоть что-то с ней сделать. Не могла! И в этом был весь ужас происходящего – вот в этой обреченности и беспомощности. Она будет умирать, сидя на привязи, на радость ненавистному Славику, на глазах у Фроста…
Фрост не стал ждать. Он двигался быстрее огненной ленты. Или одновременно с ней. Затянутыми в перчатки руками он сбивал пламя с ее кроссовок и штанин. Боли Мирослава не чувствовала. Может быть, боли еще не было, а может, шок притупил чувства. Сейчас она чувствовала только одно – грубые и резкие прикосновения затянутых в перчатки рук. Видела, как сморщивается и корёжится от жара черная кожа. Надолго не хватит ни перчаток, ни Фроста, ни ее…
– Уходи! – закричала она. – Уходи, Тёмочка!
– Мы это уже проходили, Мира! – В его голосе была отчаянная злость. Смахнув с ее колена язык пламени, он принялся с остервенением дергать цепь наручников. – Где ключ?! – крикнул, обернувшись через плечо. – Дай мне ключ!
Славик стоял у ограждения, в его широко открытых глазах плясали языки пламени. А в клетке плясало и визжало само пламя…
– Ключ! – Рявкнул Фрост.
Славик улыбнулся, медленным, каким-то сонным движением пошарил в кармане джинсовки, достал связку. Во взгляде Фроста мелькнуло облегчение. А потом ключи полетели вниз… Вместе с Мирославиной надеждой на спасение.
– Я же сказал, мелкая, что ты принадлежишь только мне.
Мирослава дернулась, больно ударилась затылком о прутья ограждения. Фрост с остервенением сбивал подкрадывающийся к ней огонь. Пустая и бесполезная затея…
– Нужно уходить! – Свободной рукой она поймала его за ворот футболки, притянула к себе, заглянула в глаза. – Уходи, Тёмочка! Дальше я сама!
– Дура! – Он поцеловал ее быстрым, отчаянно-злым поцелуем. – Не отвлекай меня…
– …Парень, в сторону! – вдруг послышался над их головами зычный и до боли знакомый голос. – Отойди от нее!
Сражаясь сначала со Славиком, а потом с огнем, они не заметили, как на смотровую площадку поднялся дядя Митя. Он стоял, широко расставив ноги, в очках его отражались языки пламени, а в руке он сжимал пистолет…
– Дядя Митя! – Мирослава дернулась, отказываясь верить уведенному, не понимая, почему Фрост пытается закрыть ее своим телом. От дяди Мити закрыть!
– Я сказал, отойди от нее! – рявкнул дядя Митя, дуло пистолета дернулось в сторону Фроста, а потом уставилось на Мирославу. – Не делай глупостей, парень! У нас мало времени!
Давным-давно Мирослава научилась жить не только головой, но и инстинктами. Модные психологи и умные психиатры упорно загоняли их в кладовку с ментальным хламом, но в самый ответственный момент они все равно вырывались на волю. Вырвались и сейчас. В тот самый момент, как лодыжку ужалило уже настоящей, а не мнимой болью, она сделала две вещи сразу: с силой оттолкнула от себя Фроста и сама дернулась в сторону, натягивая цепь наручника.
– Отвернись, девочка! – Голос дяди Мити прозвучал почти одновременно с выстрелом.
В ушах у Мирославы зазвенело, рука в наручнике дернулась, а потом натяжение исчезло. Браслет на запястье остался, но сама она была свободна. Дядя Митя прострелил звенья наручников. В тот же самый момент Мирослава зашипела от боли. Огонь с яростью голодной собаки вгрызался в голень. Дядя Митя навел дуло пистолета на Фроста, снова рявкнул:
– Чего стоишь? Гаси огонь!