Мои поля – мое богатство
Анна Петровна Дочкина пасла. Она всегда с удовольствием шла на это свидание с природой. Находиться под едва колышущимися кронами зеленых деревьев, вдыхать аромат бесчисленных трав и цветов, слушать звонкое журчание ручейка, внимать многоголосью птиц было для нее настоящим праздником.
Утро выдалось на редкость пригожее. Пока еще неяркие лучи утреннего солнца ласково гладили и лес, и коз, и луг, и саму Дочкину. Ветра почти совсем не было, и Анна Петровна наслаждалась тишиной. Но вот где-то невдалеке застучал дятел, залился соловей, зазвенели стрекозы, и в мгновение ока все вокруг нее обрело жизнь и движение. Дочкина обвела восторженным взглядом это великолепие красок и полной грудью вдохнула свежий бодрящий воздух здорового июньского утра. «Как все-таки прекрасна жизнь», – подумала Анна Петровна, подставляя лицо мягким заботливым лучам. Здесь, в тишине полей, среди природы, Анна Петровна чувствовала себя счастливой.
«Как все-таки приятно хотя бы на день убежать от пустой суеты деревни, от вздорных сплетников и сплетниц и очутиться здесь, в этом волшебном царстве покоя». Мысли Анны Петровны текли неторопливо и легко. Вот уже много лет она приходила на это место, но каждый раз воспринимала его по-новому, с детским любопытством рассматривая знакомые пейзажи. В эти минуты она сливалась с природой, растворялась в ней, становилась её частью. На лице Анны Петровны появлялась счастливая, озаренная светом солнца и голубизной неба улыбка. Ей, в отличие от многих других, никогда не было скучно наедине с природой. Природа давала ей силы, питала её душу и сердце. Анна Петровна хорошо помнила боль и отчаяние, охватившие ее после исчезновения мужа. Люди, выражавшие соболезнования и постоянно вертевшиеся вокруг, лишь углубляли пропасть, в которую она проваливалась. И только здесь, наедине с природой, она смогла тогда забыться, залечить свои раны. Внезапно мысли Дочкиной обратились к покойной Алене Александровне Тишкиной. «А ведь это несправедливо, – вдруг подумала она, – что человек в одну секунду лишается всего этого великолепия и падает в небытие. Кем же надо быть, чтобы посягнуть на самое дорогое, что есть у человека, – жизнь». При этих мыслях Дочкина ощутила уже забытый привкус горечи и совершенно новое чувство озлобленности против убийцы. Анна Петровна взглянула на солнце, и в тот момент оно показалось ей кровавым, а все вокруг – потемневшим. Сделав резкое движение головой и вдохнув полной грудью, Дочкина пришла в себя. Видение исчезло, и картина, представшая её глазам, была такой же, как и всегда.
В этот момент где-то рядом раздался шорох. Анна Петровна быстро обернулась: в двух шагах от нее стояла Антонида Александровна Саврасова.
– Чудесное утро, Анна Петровна, не правда ли? – широко улыбнулась Саврасова.
– Да, чудесное, – как-то машинально повторила Дочкина, глядя мимо собеседницы.
– А я вот с утра пораньше за грибами собралась, – объяснила свое появление Саврасиха.
– Грибы – это славно, – сказала Дочкина и улыбнулась, взглянув на ее объемистую корзину, под стать самой хозяйке.
– Скучаете здесь? – сочувственно просила Саврасиха и, взглянув на часы, добавила: – Вам еще восемь часов сидеть.
– Что вы, нисколько, – искренне ответила Дочкина и, сделав взмах рукой, мягко произнесла: – Вы посмотрите, красота-то вокруг какая.
– Да, красота, – согласилась Саврасиха и, потоптавшись немного, сказала: – Ну я пойду, приятного вам дня, Анна Петровна.
Дочкина кивнула, вновь погружаясь в свои думы. Она закрыла глаза, и в ту же секунду перед её мысленным взором предстал Федор. Она ясно увидела: вот он косит траву, делая широкие взмахи руками, и вся его стройная фигура обдаётся порывами лёгкого ветерка. Вот она увидела мужа за столом, улыбающегося, прихлебывающего горячий чай и весело шутящего. Через мгновение он уже стоял на пороге в охотничьей куртке, с ружьем, свистом подзывая любимого спаниеля Парнаса. Через несколько секунд она увидела его идущим по залитому солнцем лугу, и травы расступались перед его лёгкими, упругими шагами. Но вот Дочкина открыла глаза, и светлые воспоминания исчезли, как по мановению волшебной палочки. «Наверное, я заснула, – подумала она. – Как жаль, что это был всего лишь сон». Она огляделась вокруг. Солнце уже приближалось к зениту, и начинало припекать. Лёгкий, едва уловимый ветерок исчез совсем, и мягкий шелест листвы уже не нарушал блаженную, манящую тишину. Лишь стрекотание кузнечиков и жужжание пролетавших мимо пчёл и шмелей разрывали утреннее безмолвие. Ах, до чего же она любила эти минуты! Ей хотелось кричать, кататься по земле, хотелось почувствовать себя её частью, хотелось превратиться в бабочку и порхать с цветка на цветок, стать белкой, перелетающей с дерева на дерево, соловьем, разливающим в воздух ни с чем не сравнимой красоты мелодию. Анне Петровне хотелось заключить это всё в свои объятия и держать, пока хватит сил. Вдруг она ещё острее почувствовала весь ужас того, что когда-нибудь ей придется лишиться всего этого, кануть в бесконечность. Сейчас эта женщина являла собой уже ставший редким образ русской крестьянки среди полей и лугов.
Анна Петровна вдохнула аромат, шедший и сбоку, со стороны ручья, и сзади, со стороны леса, и спереди, со стороны луга, и нега пропитала её тело. «Мои поля – моё богатство», – со всеобъемлющей радостью подумала она, глядя на сочную, цветущую зелень.
В ту же секунду приятный, хорошо поставленный голос вывел её из блаженного забытья. Мария Николаевна Симагина в лёгком летнем платье с улыбкой смотрела на Анну Петровну Дочкину. Анну Петровну внезапно охватило какое-то неприятное чувство. В улыбке и облике Симагиной ей чудилось что-то фальшивое.
С удивившей её саму неприязнью Анна Петровна резко спросила:
– И вы тоже за грибами?
– Что вы, – рассмеялась Симагина, – я просто вышла прогуляться, порвать цветов.
– Зачем? – тихо спросила Дочкина.
– Чтобы поставить их в вазу и любоваться, – ответила Симагина.