Судя по словесным характеристикам соседей и сослуживцев, Аркадий не выглядел человеком решительным, бунтарем. Он раньше жил с мамой, после, как видно, попал под влияние армейского приятеля. И если Карпеко не ошибался в своих предположениях психологии Лефтерова, тот сейчас забился в какую-то дыру, где сидит в страхе и растерянности.
Впрочем, в изобретательности ему отказать было нельзя, и, обуздав страх, он мог выкинуть нечто этакое. Но пока это не произошло, его можно было брать тепленьким. Только вот где?.. Кто-то же ему этот приют предоставил? И не был ли этот кто-то неведомым третьим в свершившемся ограблении? Экипаж патрульной машины, завязавшей бой с Павлом, путался в объяснениях, не мог сказать, сколько было фигур в свете фар. Логично было бы предположить, что у воров было два велосипеда. Однако же один был ранен, и велосипед могли сбросить, а потом его кто-то украл, подобрал… А, быть может, велосипед забрал третий.
Этот предполагаемый третий более всего страшил Сергея своей неизвестной величиной, кою не получалось даже приблизительно подсчитать. Карпеко порой доставал фотографию с Аркадием и Викой, пытался себя убедить, что именно эта девушка – тот самый третий. Но ничего не получалось, не помещалась она в это уравнение. И еще: Сергей любовался этой девушкой. Его несколько колола ревность, но ревновал он эту девушку только к Лефтерову, но никогда – к Данилину.
А если третьего все же не было? Тогда убежище надо было подготовить загодя. И где в городе можно укрыться? Участковые и наряды уже проверяют чердаки, подвалы.
И еще, если бы в их планах было покинуть город, они бы не стали в него возвращаться.
–
Пока машина с Карпеко неслась по трассе, обгоняя грузовики с горячим и душистым зерном, Данилин, отец и сын Легушевы отбыли на завод, где в ленинской комнате собрали трудовой коллектив. С трибуны, обтянутой красной парчой первый секретарь обкома вещал с профессиональным задором, пытаясь расшевелить и вывести на прямой диалог коллектив. Но труженики сидели смутные и зажатые, будто нынче происходит суд и они – обвиняемые.
– А вот как так получилось, что из молодого и перспективного специалиста Лефтеров превратился в последовательного врага советской власти? Чем же он был обозлен? Не смог его коллектив поддержать в чем-то? – вопрошал Легушев-старший.
– Ну, мы гроб для его матери сколотили, – ответил кто-то неуверенным голосом с дальних рядов.
Оставив коллектив в зале, Данилин принялся по одному и почти наугад выдергивать на беседу работников.
От Аркадия тут же все задним числом отказались. Получалось, что пропавший был нелюдим, и все с ним общались лишь по работе. Ханина не вызывали, а он сам не стал набиваться на встречу – не записали бы в пособники. И следователи не узнали, как бывший заместитель начальника цеха брал у Ханина планы здания, прилегающих территорий. Впрочем, то следствию было без надобности. Данилин вполне справедливо полагал, что чертежи и планы положены были Лефтерову по работе.
Меж тем, за глаза начальства и парторга в трудовом коллективе о Лефтерове говорили со смесью ужаса и зависти. Конечно, его поймают – ведь в «Следствие ведут ЗнаТоКи» не показывали случая, чтоб преступник уходил от наказания. Но прежде Аркадий поживет широко. Он, наверное, нынче где-то в Пицунде или в Крыму…
–
От Волновахи на Камыш-Зарю шла одноколейка в ленивом окружении полей и посадок. Верно, чтоб машинисты тепловозов не сходили с ума от жары и однообразия, на железнодорожную нить были нанизаны станции с вокзалами типовой архитектуры. При них – багажные отделения и туалеты, которые всегда можно найти по запаху, хотя обычно на станции было безлюдно. От шпал, разогретых на солнце, пахло креозотом и дальней дорогой.
При станциях всегда имелся небольшой поселок, в котором из достопримечательностей был только клуб и магазин. В небольшом зале магазина половину площади занимал сельский ширпотреб вроде резиновых сапог, оцинкованных ведер и лопат. В продуктовом части торговали хлебом-кирпичиком – его было проще транспортировать, а также консервами и гадкими «чернилами». После обеда магазин обычно закрывали, но это никого не тревожило, поскольку в поселке у людей все было своим – от хлеба до самогонки.
Клуб, наоборот, открывался в сумерках. Там крутили кино, устраивали танцульки. Если кино было скучным, а танцы срывались из-за отсутствия барышень, то поселковые кавалеры веселили себя сами – преимущественно поименованной самогонкой и мордобоем.
В этом поселке Карпеко не бывал ранее, но ничего нового для себя не увидал. Они в первый раз остановились у магазина – хотелось минеральной воды или хотя бы какой-то шипучки типа «Буратино».
И выйдя из машины, Карпеко не поверил своим глазам – навстречу ему чрез полуденное марево шагал сам Лефтеров. Следователь вздрогнул, и встречный ответно зашатался на нетвердых ногах, продолжил свой путь. И, хотя, Сергей никогда не видел Аркадия, понял, что это другой человек. Медицинскую карточку на Аркадия из поликлиники привезли почти сразу после перестрелки. И Карпеко уже знал: зубы тому еще не рвали, хотя три пломбы имелось. У встречного же были дурные вставные зубы желтого металла, пивной живот и шрамы на нем – видимо, следы какой-то пьяной поножовщины.
В деревнях обычно было, что в результате многолетнего скрещивание всякий походил на всякого. Пришлый ген размывался. Но выбывший из деревенской среды, нес в город черты своего клана, кои несколько поколений еще были уловимы.
Вслед за аборигеном Сергей вошел в магазин. Местный купил на засаленные рубли дрянного вина, а Карпеко за мелочь взял две бутылки ситро. Выйдя на улицу, одну бутылку отдал водителю, вторую, открыв, начал пить.