Выход из детской травмы. Обнять внутреннего ребенка

7. Какими были отношения между отцом и матерью (благополучие и поддержка со стороны отца или измены, алкоголь, драки, отсутствие)? Отношения между родителями изначально были конфликтными. Брак заключен во время беременности. Развод не заставил себя долго ждать. Ребенок никогда не жил с отцом.

8. Принимал ли отец участие в воспитании? Какие отношения были с ним у ребенка? Отец не принимал участия в воспитании дочери. С 6 лет ее воспитывал отчим.

9. Имело ли место со стороны родителей пренебрежение нуждами ребенка, психологическое насилие? Были ли травмы сексуального характера? Использовалось ли физическое насилие при воспитании? Физическое наказание использовалось часто. Мать сильно избивала дочь, выставляла ее за дверь, не кормила и не пускала домой. Психологическое насилие она тоже использовала постоянно – в виде молчания, обвинений, криков, оскорблений, игнорирования потребностей.

10. Каким одним прилагательным можно охарактеризовать отношения между матерью и ребенком во взрослом состоянии? Отношения между матерью и дочерью во взрослом состоянии холодные, дистантные.

Что можно увидеть в этой истории? Пациентка изначально была нежеланным ребенком, в 3 месяца ее оторвали от биологической мамы и передали на воспитание прабабушке. Смена фигуры привязанности в таком возрасте – это травма. Второй раз травму потери ребенок испытал в 2 года, когда его оторвали от психологической мамы (прабабушки). Биологическая мама не смогла выстроить отношения с дочерью и била ее, когда та не слушалась. На фоне физического и психологического насилия у девочки сформировался дезорганизованный тип привязанности, в котором обычно много тревоги. Социальное давление из-за того, что ребенок зачат вне брака, сыграло ключевую роль в формировании этих отношений. Мать стыдилась дочери. В ходе терапии пациентка поняла, что прабабушка была для нее психологической мамой. Она поняла поведение биологической матери и перестала ждать от нее любви. Сама научилась справляться с тревогой.

«Ребенок видит мир через глаза матери», – я часто повторяю это своим пациентам, чтобы объяснить простую логику передачи поведенческих сценариев через воспитание. Если вы были нежеланным ребенком или ваша мама находилась в состоянии послеродовой депрессии, ваши отношения с телом и самооценка будут особенно сложными. Мама не смотрела на вас ласковым взглядом, не брала на руки с нежностью, поэтому образ тела начал формироваться неверно.

Несколько поколений назад часто брать ребенка на руки было не принято, как и кормить грудным молоком по требованию. Такое материнское поведение осуждалось как портящее характер. Конечно, это травмировало детей. На вопрос, что могли вам дать родители, бабушки и прабабушки, ответит история.

Часть 3. Тоска по матери

Глава 7. Люлька, коровий рог и тюря (конец XIX века – 1917 год)

Период вынужденной депривации

В одном издательстве мне порекомендовали убрать из книги историю, чтобы не перегружать читателя. Конечно, издателям лучше знать, что продается на книжном рынке, а что нет, это их работа. Но мне придется рискнуть, потому что моя работа – лечить людей. Эта информация помогла мне и пациентам прийти к пониманию родителей и расстаться с иллюзиями ожиданий. Без нее никак. Знание истории снимает вопросы к родителям и помогает смириться с тем, что справедливости нет, но есть закономерности. Со своей стороны, я постараюсь в общих чертах воссоздать эволюцию материнства в России, не теряя сути и не перегружая текст фактами.

Для меня стало открытием, что образ пышнотелой, дородной матери-крестьянки, которая нянчит улыбающегося малыша, – утешающая иллюзия. Свидетельства очевидцев открыли другую реальность. В итоге возникли тысячи вопросов: сколько лет гармоничному материнству? через что прошли наши мамы? почему они не злятся на своих родителей? почему сейчас так много обиженных взрослых? за что мы судим родителей на самом деле?

Горе матери, потерявшей ребенка, необъятно. Слова утешения здесь бесполезны. Можно только молчать, быть рядом, заботиться. И ждать, пока оно тихо ляжет на самое дно души. Если вы сталкивались с теми, кто потерял детей, понимаете, о чем я говорю. Когда я начала изучать историю материнства, меня оглушила тема младенческой смертности в начале XX века. Всего 100 лет назад дети в возрасте до года умирали массово, а к пяти годам в живых оставалось 50 % появившихся на свет!

В психологии есть термин материнская депривация, который обозначает утрату или ограничение удовлетворения жизненно важных потребностей ребенка, включая эмоциональный и тактильный контакт. Младенческий возраст наших прабабушек и бабушек (моя бабушка Маруся по папиной линии родилась в 1912 году) можно вписать в этот термин. Депривация ведет к тяжелым последствиям, а в крайних случаях приводит к смерти. Возраст травмы того поколения – первые месяцы жизни.

Материнство конца XIX века и до 1917 года я назвала периодом вынужденной депривации младенцев. Понятие «вынужденной» я ввожу специально, чтобы подчеркнуть отсутствие злого умысла у матерей того времени и их крайнюю уязвимость перед обществом.

Высокая смертность детей до года в конце XIX века была глобальной проблемой государства. Дети умирали в 30–35 % случаев, что говорило о плохой жизни людей, а также об особенностях материнства. Хорошим родителем считался тот, у кого ребенок просто выжил. Для сравнения: в наше время умирает менее 1 % младенцев. Причиной смерти малышей тогда являлись плохой уход, предрассудки, обычаи, непомерный труд женщин и ранний прикорм.

История детства наших прапрабабушек, прабабушек и бабушек в большинстве своем трагична. Детскую жизнь того времени характеризует цитата из книги Я. В. Абрамова: «Удивляться стоит не тому, что умирают многие… а что не все». Воспитание младенцев в крестьянских семьях, а крестьяне тогда составляли 85 % населения России, сводилось к удовлетворению физиологических потребностей ребенка, но и этот «уход осуществлялся хуже, чем за ягнятами и телятами».

Прежде всего крестьянки рассматривались как работницы, поэтому у них не было возможности адекватно заботиться о малышах. Женщина трудилась с утра до вечера, чтобы прокормить себя и детей. Мужчины с начала весны и до конца осени уходили на промысел, мальчиков в 11–14 лет отправляли учиться ремеслу. В деревне оставались старики, дети и женщины. Тяжелый труд ложился на плечи последних, среди которых были и девушки, и едва родившие, и даже беременные. Порой для вспашки земли нанимали работников, но сеяли, обрабатывали землю и собирали урожай исключительно женщины. «При этих условиях бедная мать не может физически воспитывать своего ребенка уже с момента рождения», – отмечал земский врач Н. П. Гундобин, подробно описывавший жизнь в то время. Максимальное количество детских смертей приходилось именно на летний период.

Сельскохозяйственный труд стоял на первом месте, поэтому до момента родов приходилось работать. Недаром раньше беременность обозначали словами «натяжеле» или «в тягости». Состоянию здоровья женщин после родов тоже не придавалось особого значения. «Женщина уже на третий-четвертый день вставала и принималась за работу». На фабриках ситуация была аналогичной: рожали у станков и начинали работать, в редких случаях женщинам давали несколько дней отдыха.

Летом часто рожали в поле и лесу, на страде, а зимой – в бане. Акушерство не было развито, а повивальные бабки, не имевшие медицинского образования, часто калечили и матерей, и детей. К медицинской помощи женщины относились без доверия, а в родильных домах чаще рожали бедные горожанки.