Мрачные сказки

Мэгги Сент-Джеймс. Мэгги. Она подбегает к пруду, лимонные деревья подрагивают при ее приближении. А там ее поджидает мужчина. Она не одна! Он привлекает ее к себе, и, обнявшись, они целуются. А потом сбрасывают с себя одежду и, обвив друг друга руками, заходят в пруд. Тревис Рен добрался до Пасторали, он нашел Мэгги Сент-Джеймс. И не только нашел, но еще и влюбился в нее.

Не справившись с дрожью, я роняю книгу. Она падает на крыльцо, у самых ног. Глаза заволакивает пелена. Я наклоняюсь, чтобы поднять книгу. Голова кружится, наливается свинцом. Уж не болен ли я? А когда выпрямляюсь, Тревиса и Мэгги уже нет. Они исчезли. И даже ряби на поверхности воды не осталось. В левом виске, над ухом, нарастает боль – старая, давнишняя боль. Но воспоминание о ней остается вне досягаемости, как и о многих других вещах.

Я силюсь сделать вдох, ловлю воздух ртом. Здесь что-то произошло. Мэгги и Тревис жили в стенах этого старого дома. Не призраки. Не фантомы бродили по коридору. Мэгги и Тревис пока еще живы! И они не покинули Пастораль.

Калла

В доме подозрительно тихо. Муж вылез из кровати и куда-то ушел. У меня из-под подушки исчезла книга. Дом под конец ночи пропитан тем странным беззвучием, какое наступает, когда даже ночные существа перестают бегать под половицами, а совы, налопавшись полевок, возвращаются в свои гнезда встречать рассвет.

Я подхожу к зеркалу над туалетным столиком. В руке цепочка со всеми пятью подвесками. Я понимаю, что этого не следует делать, и все же расстегиваю замок. Повесив цепочку себе на шею, проверяю сцепление застежки. Мое отражение в зеркале мгновенно меняется: на меня смотрят мертвые глаза, женщина в чужой оболочке. Пальцы суетливо скользят по цепочке, пытаются расположить ее на шее удобнее. Я решилась надеть цепочку принадлежавшую пропавшей женщине.

Я выхожу из спальни; ноги несут меня вниз по ступенькам. И у меня странное ощущение – будто цепочка теперь моя, и ей самое место на моей шее. В доме царит абсолютное безмолвие. Даже стены не потрескивают. Бревна словно затаили дыхание. Но я иду по заднему коридору все дальше, увлекаемая тем же любопытством, что подначивало меня и в тот последний раз, когда я заходила на террасу. Только на этот раз я нахожу дверь приоткрытой, а за ней – мужа, сидящего на голом матрасе. Тео держит в руках книгу.

– Калла?

Он смотрит на меня, словно пытается прогнать плохой сон, хочет убедиться, что это мое имя. Что я – это я.

– Да, – отвечаю я сдержанно, даже сухо.

Тео

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Калла, опершись о дверной косяк, но не заходя в комнату.

Я разглядываю ее длинные темные волосы, каштановые пряди, иногда отливающие разными оттенками корицы в лучах полуденного солнца. Калла всегда была для меня загадкой, пазлом, собранным из разрозненных частей, не шибко подходящих друг другу. Я не понимал этого вплоть до сегодняшней ночи. Эти части не имели к ней отношения. Они принадлежали какой-то другой женщине.

Не дождавшись от меня ответа, Калла отрывает руку от косяка.

– Ты не должен был это брать, – кивает она на книгу в моих руках. Ее книгу.

Ее. Как ей объяснить – этой женщине, которую я также люблю и которую не желаю обидеть? Как ей объяснить, что я сейчас сознаю, что вспоминаю?

Калла пересекает террасу, вырывает книгу у меня из рук и прижимает к груди так крепко, словно та хранит все ее тайны. А может, так оно и есть? Взгляд жены упирается в меня, изучает. В сапфировой синеве глаз вспыхивает разочарование. Что она сейчас вспоминает? И помнит ли что-нибудь?

Резко развернувшись, Калла заступает за порог и исчезает в коридоре. Мой мозг закипает, вспышки света заволакивает тьма. Мне требуется мгновение, чтобы среагировать, последовать за женой. И когда я нахожу ее на кухне, книга безобидно лежит на рабочем столе. Калла стоит возле мойки, из отвернутого крана струится вода. Вымыв руки, жена прикладывает ладони к тыльной части шеи – охладить кожу.

В доме тепло. Но летом так всегда, и нам остается лишь надеяться на то, что в распахнутые окна задует ветерок и успокоит нашу перегретую плоть. Я наблюдаю за Каллой и думаю: сколько раз она, стоя у мойки, намыливая губку и ополаскивая тарелки и стаканы, бросала взгляды в окно, на луг, тоскуя по тому, о чем не признавалась никогда вслух, даже себе? Возможно, не так часто, как она думает. И как когда-то думал я.

Я силюсь выдавить слова, но тщетно борюсь с комком в горле; грудь все сильнее сжимает боль. Калле надо узнать правду – правду, которая перевернет все, что она знала, – вернее, думала, что знала, – до этого. Тот человек, что сейчас стоит на кухне, – не настоящий я. И она — не настоящая Калла. Не та, кем себя считает.