И, обойдя мать, быстро удаляется по коридору прочь. Я представляю, как он сидит в одиночестве в холле или в пикапе, ожидая, когда станет безопасным возвращение в нашу маленькую комнату. Все, что нам осталось… Переступив через порог, мама притворяет за собой дверь.
– Как же я рада видеть тебя, – говорит она.
И я вижу в ее глазах боль, несвойственное ей сожаление.
– Столько лет прошло!
– Знаю.
Мама пересекает комнату, но не пытается меня обнять. Наверное, чувствует, что мне этого не хочется, что я все еще пытаюсь осмыслить свое новое положение – обстановку, ее приезд, да все вокруг!
– Сигарета мне сейчас не помешала бы, – бормочет мать, скрещивая руки и делано усмехаясь самой себе.
Я не помню мать курящей. Но, возможно, она закурила после моего исчезновения. Пристрастилась на нервной почве. Не мне ее винить. Мать опускает руки, суетливо теребит ими ткань платья. Наконец, собравшись с духом, заглядывает мне в глаза:
– Я не знаю, что произошло между тобой и Тревисом в том лесу. И почему вы поженились, но… – осекается мать; быть может, решила не говорить того, что думала. Через пару секунд она продолжает: – В полиции нам сказали, что ты плохо помнишь свою жизнь до отъезда.
Я поднимаюсь с кровати. С небольшим усилием, но у матери хватает сообразительности не пытаться мне помочь, за что я ей реально благодарна. Она только наблюдает за тем, как я подхожу к окну и обвожу взглядом парковку. Чуть дальше под лучами вечернего солнца сверкает неестественными бликами бассейн.
– Память возвращается, только медленно.
– А ты помнишь мои рассказы о том месте, в котором я когда-то жила?
Обернувшись лицом к маме, я прислоняюсь бедром к оконной раме. Для устойчивости.
– То место звалось Пасторалью.
У меня пересыхает во рту.
– Я знаю, ты была там, – продолжает мама. – Ты вернулась туда, где родилась.
Я хватаюсь за край окна. Как бы колени подо мной не подогнулись!
– Я родилась в Пасторали?
Брови матери сходятся к переносице.
– Я не хотела говорить тебе правду. Но ты так сильно разозлилась на меня в тот день… Тебе нужно было понять…