Я уже подошла к кровати, пальцы нащупывают белую хлопчатобумажную простыню, а затем и руку Колетт, сжатый кулак. «Слишком рано, – хочется сказать мне в ответ. – Дитя рождается на свет преждевременно». Но это понимают в родильной все: Колетт должна была вынашивать ребенка еще целых восемь недель. «Слишком рано».
Над маленькой раковиной поворачивается кран. Нетта рвет хлопчатобумажную материю на лоскуты, кипятит воду. Словом, не сидит сложа руки. Праздность, как известно, добра не деет… Я кладу ладонь на плечо роженицы. И слышу ее надтреснутый голос.
– Би, – едва переводя дыхание, спрашивает меня Колетт, – с ребенком все в порядке?
Я пришла на роды не за тем, чтобы помогать Фее. И желанием приладиться к повитушному делу я тоже не горю. Моя задача иная: уловить стук сердца младенца, почувствовать какие-нибудь изменения в утробе матери, понять, все ли протекает благополучно или что-то пошло не так.
Я провожу своими маленькими руками по животу Колетт – взбухшему и бурлящему, как океанская волна. Малышка внутри тоже волнуется, готовая вынырнуть из лона.
– Она звучит хорошо, – говорю я Колетт. – Здоровая, крепкая девочка. Желает появиться на свет.
Это обман. Маленькая ложь, чтобы подбодрить Колетт, придать ей духу. «Как легко дается мне ложь в последние дни».
Три месяца назад я сидела рядом с Колетт на собрании, когда вдруг ощутила в ушах ритмичное биение маленького сердечка. Уловила едва слышную пульсацию крови, его стук о еще не полностью сформировавшиеся ребра. Это была девочка, с крошечными – как маленькие шишечки – пальчиками на руках и ногах. Я тогда сказала Колетт: «Ты родишь девочку». И Колетт, схватившись за живот, расплакалась. Она появилась в Пасторали двадцать лет назад – аккурат перед тем, как все переменилось, лес стал небезопасным и нам запретили выходить за пределы общины. Но Колетт никогда не рассказывала о своей прежней жизни во внешнем мире. Мне известно только то, что жила она в Южной Калифорнии жизнью, которую не воспринимала своей, и поэтому сбежала на север, в Пастораль.
«Интересно, – мелькает у меня в голове, – а ее муж, Эш, один из основателей общины, знает, что Колетт сейчас рожает?» Два года назад, в жаркую пору срединного лета, Колетт и Эш полюбили друг друга и вскоре уже стояли под деревом Мабон на нашем Кругу, и Леви связывал их запястья желтой нитью – символом скрепленного союза. А потом он сказал: «Отныне вашу любовь не разорвать, и ничто и никто разлучить вас не сможет!» Я при этих словах испытала зависть – колючую, царапающую пустоту внутри.
Мы с Леви так и не встали бок о бок, не связали свои запястья желтой нитью и не поклялись перед всей общиной любить только друг друга. Леви настаивает, чтобы мы держали в тайне нашу любовь. «Тихую любовь», как он однажды ее назвал. Но я всегда чувствовала в нем нерешительность. Леви колебался, однако причинами своих сомнений со мной не делился. По правде говоря, одной из моих половинок это даже нравилось – тайная любовь, предначертанная лишь нам двоим… Только временами мне истово хотелось иной любви – громкой, кричащей, явной, обжигающей нутро, сияющей, как полная луна…
Колетт хлопает меня ладонью по руке и тут же сильно сдавливает ее; лицо женщины морщится от боли. Схватки вот-вот начнутся. Ребенок уже совсем близко.
– Замедли дыхание, – встав с табурета, наставляет роженицу Фея.
Она никогда не принимала роды во внешнем мире. До переселения в Пастораль Фея работала терапевтом, консультировала семьи и детей в маленьком городке в штате Вашингтон. Но после кончины первой общинной повитухи Фея взяла эту обязанность на себя и перечитала все книги о беременности, родах и материнстве, что у нас были.
– Твое тело знает, что делать, – заверяет она Колетт, – нужно лишь прислушаться к нему.
Я не озвучиваю вслух всего, что почувствовала в утробе Колетт: странный шум, беспокойное ерзанье. Малышка тревожится, она просится наружу, но что-то ей препятствует увидеть свет.
Колетт хватает мою руку: роды начинаются по-настоящему. Фея уговаривает Колетт тужиться во время каждой схватки. Нетта приносит смоченные водой полотенца и, положив одно из них на лоб Колетт, убирает с ее глаз пряди волос, что-то ласково приговаривая при этом. Она уже набралась опыта, и однажды – когда силы Феи иссякнут, выносливость изменит, руки станут трястись слишком сильно, угрожая ненароком навредить новорожденным, а глаза не смогут фокусироваться, – Нетта ее заменит.
Небо в окне светлеет. Долину омывает солнечный свет. Распахнув окна, Нетта впускает в комнату утренний ветерок. Стоны Колетт обращаются в шипение, а затем она, сдув щеки, медленно выдыхает. И так много-много раз. Утро сменяется днем, часы адской боли – мгновениями странного спокойствия. Уже после полудня я кладу руки на живот Колетт и слышу запинающийся стук крохотного сердца. Пульс малышки, изнуренной борьбой за выход из материнской утробы, замедляется все очевиднее.
– Ей нужно рождаться сейчас, – заявляю я громко и, пожалуй, излишне поспешно: сердцебиение Колетт ускоряется.
Мне никто не отвечает, но я знаю: Фея меня понимает. Сердце ребенка не такое крепкое и выносливое, как нам бы хотелось. Оно
Фея дает Колетт выпить теплую настойку из толченых трав – листьев малины, клопогона и примулы из сада Каллы. Этот тонизирующий напиток призван ускорить роды, подтолкнуть малышку в этот мир, и Колетт с трудом, не в силах даже приоткрыть глаза, проглатывает его. А Нетта аккуратно промокает салфеткой капельки, стекающие по ее подбородку.
ebooksa