Теперь минуты пролетают стремительно; мышцы роженицы сокращаются волнами; схватки становятся все чаще. Нетта суетится у ее постели, подбадривая Колетт советами и периодически поднося воду. Одну только воду – чтобы остудить жар роженицы и смыть с ее лица пот, смешанный со слезами. Колетт задерживает дыхание и тужится. Сила всех женщин, дававших прежде нее жизнь другим детям, сотрясает все ее тело. А оно знает, помнит ритм, который подчинен той задаче, которую Колетт должна выполнить. И наконец, когда солнце уже клонится к западу, а остывающий воздух пощипывает мне кожу, Колетт выталкивает младенца из лона.
Крошечная девочка оглашает резким криком мягкий сумеречный свет, пугая сову, дремавшую неподалеку от родильной хижины. Я слышу, как она взмахивает крыльями, уносясь в темноту, уже овладевшую лесом. А затем… в воздухе появляется солоноватый привкус; по комнате разливается странная тишина.
– С ней все в порядке? – спрашивает Колетт дрожащим, захлебывающимся от сбитого дыхания голосом.
А малышка молчит. Она больше не кричит и не плачет. Фея оборачивает вокруг новорожденной чистую пеленку и кладет ее на грудь матери. Но я чувствую, как изменился воздух: к нашим глоткам подступает страх. Я кладу руку на спинку девочки – совсем крошечную, величиной с крупную картофелину, еще незрелую, но все же выкопанную из почвы – и ощущаю ее тепло, гладкую, словно вощеную кожицу и нежную сердцевину. Младенцы всегда ассоциируются у меня с плодами, выросшими в саду, а их матери – с мягкой, истощившейся землей, нуждающейся в долгой холодной зиме для отдыха и восстановления.
«Чересчур преждевременно», – снова думается мне. Под маленькой, размером с птичью, грудной клеткой я ощущаю неровное трепетание. Сердечко бьется, но ему что-то мешает.
Сбоку от меня останавливается Фея; Нетта снова вытирает лоб Колетт и, пытаясь отвлечь ее внимание, воркует над малышкой.
– Она просто красавица, – улыбается Нетта.
Ее голос полон теплоты, тон успокаивающий, как и положено помощнице повитухи. А мы с Феей направляемся к двери и выходим из родильной хижины в полумрак. Внезапно я ощущаю неподдельную усталость, отяжелевшие веки придавливают глаза, в нос ударяют все запахи леса: сосновой хвои и росы на мшанике.
– Что ты почувствовала? – справляется у меня Фея.
– Ее сердце бьется неправильно, – отвечаю я. – Она родилась слишком рано.
– Похоже, у нее порок сердца, открытый артериальный проток. Такое случается при преждевременных родах, но я никогда не сталкивалась с подобной патологией, только читала о ней, – скрещивает руки Фея. – Если я права, то девочке необходимо в больницу, под наблюдение врачей. Одной нашей помощи мало.
Фея вздыхает, переминается с ноги на ногу. Она так же, как и я, осознает участь малышки. Потому что в Пасторали нет ни больниц, ни врачей, ни способа с ними связаться. Фея медлит, притрагивается к моему плечу. Я киваю. Мы обе все понимаем и знаем, чем все, вероятно, закончится. А потом Фея снова заходит в хижину, но я за ней не следую. Не могу. Я выхожу на лесную тропинку.
Лес погружен в тишину, ночные существа еще не пробудились. И, шагая по тропке, я держу руку на собственном животе. И шепчу имена, которые пока не имеют значения и которых, возможно, даже не существует. Но под моей ладонью находится то, что имеет реальную ценность и значимость. То, что развивается и растет, то, что все разом изменит.
Калла
Я стою в задней части сада. Прикрыв рукой глаза, озираю луг: выискиваю взглядом Би, возвращающуюся из родильной хижины. Сестра отсутствует уже целые сутки. Правда, иногда она любит прогуляться в одиночестве после родов, чтобы развеяться и привести мысли в порядок. Но я все равно с беспокойством ожидаю новостей о ребенке.
Мне отчего-то не по себе, на душе до странности тревожно. И я брожу по саду, выдергивая сорняки, высасывающие из почвы влагу. Сад для меня – как старый добрый друг. Это место, где я чувствую себя в безопасности. Отщипнув от шалфея листик, я растираю его большим и указательным пальцами – до тех пор, пока он не начинает источать свой характерный землистый запах. Обрываю несколько мертвых листочков со зверобоя, лечащего синяки и всякие воспаления, его желтые цветочки уже практически готовы к сбору. Пройдет совсем немного времени, и я измельчу их и разотру в пасту. Это мой вклад в жизнь общины. Травы, которые я выращиваю, настойки, которые делаю из календулы, маковые экстракты и тонизирующие напитки из арники – все они используются как целебные средства. Фея, наша повитуха, наведывается в мой сад каждые две недели, и мы вместе наполняем карманы фартуков зелеными душистыми травами, затем выпариваем их и настаиваем на подсолнечном масле, чтобы сохранить для последующего применения.
Я не всегда знала, как ухаживать за садом. Свой опыт я почерпнула из книг и накопила за те сезоны, что провела здесь, копаясь в земле. На четвереньках я проползаю по междурядью среди кустов диких роз; их налившиеся бутоны клонят вниз побеги, на лепестках нежнейшего персикового оттенка поблескивают бусинки утренней росы. После ливня, прошедшего две ночи назад, все в саду стало пышным и сочным. Дождь, которого мы боимся, сохраняет сад в зелени и цвету. Странная дихотомия…
Мои руки замирают на земле, до мозга костей пронимает странное чувство – навязчивое ощущение дежавю. Водя ладонью по земле, я сгребаю в сторону опавшие листья; от усердия по спине стекают капельки пота, глаза слезятся. Я выдергиваю кустик василька. Но вместе с ним из почвы выдирается еще какой-то предмет, застрявший в жилистых корнях сорняка.
Сидя на корточках и держа свою находку на ладони, я очищаю ее от земли. Это маленькая серебряная вещица – не порожденная плодородной землей, а сотворенная руками человека. Я осторожно дую на нее; крупинки суглинка разлетаются в стороны, обнажая выгравированную цифру 3. Я подношу ее ближе к глазам, контуры находки становятся четче. Я уже могу различить ее форму: это крошечная серебряная книжечка, величиной не больше моего указательного пальца, с малюсенькой сломанной застежкой.
Возможно, это детская игрушка, оброненная в саду когда-то давно одним из первых поселенцев. Хотя… она не выглядит настолько старой, серебро не потускнело и блестит. Я провожу по книжечке большим пальцем, пытаюсь установить, не осталось ли на ней еще каких-либо отметин, которые подсказали бы ее предназначение. Но, кроме цифры 3, на книжечке нет ничего. Такое впечатление, что подобных вещиц было несколько, по меньшей мере две.
ebooksa