Би движется по полю, проходит мимо пруда и устремляется к дому. Ее походка упругая и скользящая, все движения плавные. И мир расступается перед ней, открывает ей путь, расчищает тропинку. Опустив книжечку в карман фартука, я встаю на ноги. Косые солнечные лучи вынуждают меня прищуриться.
– Как малышка? – спрашиваю я сестру, когда она подходит к садовой калитке. Несколько кур бросаются от Би врассыпную, стараясь убежать как можно глубже в сад, чтобы там спокойно, без помех, поохотиться на земляных червей во влажной почве.
– Плохо, – качает головой сестра.
– Она выживет?
Кажется, что Би смотрит мимо меня – на дом, на стены с облупившейся синей краской и окна на втором этаже. Но я знаю: так блуждают ее незрячие глаза, лишенные возможности сфокусироваться на чем-то конкретном. На переносице Би появляется складка.
– Без лекарств или доктора – вряд ли.
Прошмыгнув мимо меня, сестра поднимается по ступеням крыльца и скрывается в доме. Она больше не желает обсуждать эту тему. Но я следую за ней.
– А ты не можешь что-нибудь сделать? – спрашиваю я, мягко прикрывая за собой сетчатую дверь.
Рожать в общине – дело рискованное; лишь тонкая грань отделяет жизнь от смерти, возможность уцелеть от медленной, зачастую тяжелой кончины. Смерть здесь редко бывает достойной, гораздо чаще она сопряжена с кровью, долгими, душераздирающими стонами, мольбами об облегчении мук, чего мы сделать, увы, не в силах.
Остановившись у мойки, Би моет руки. Она тщательно выскребает из-под ногтей грязь, а потом с таким ожесточением трет кисти, словно хочет содрать с них всю кожу.
– Нет, – отрывисто цедит сквозь зубы сестра и, завернув кран, вздыхает.
Она выглядит изнуренной и даже не пытается взять со стола полотенце; Би позволяет воде с пальцев стекать прямо на пол, а сама замирает на месте.
Стоит, как кукла, из грудной полости которой выпал часовой механизм и которая теперь позабыла, как двигаться, как шагать и взмахивать руками.
– Колетт нужно в больницу, – наконец выдавливает сестра.
Я качаю головой, хотя Би не может меня видеть; сердце в груди покалывает.
– Фея поговорит с Леви, – продолжает Би. – Возможно, сегодня вечером состоится внеочередное собрание, чтобы все это обсудить.
Мне надо ощутить под рукой что-то твердое. Я опираюсь о стол.
– Это ничего не изменит, – слетают с моих губ тихие, лишенные всякой надежды слова. Мне хорошо известно, чем все закончится. Из опыта других таких собраний, на которых люди просили разрешить им покинуть общину – чтобы посетить зубного врача или навестить состарившегося и рискующего умереть в любой момент родственника. Такие просьбы никогда не удовлетворялись. Это было слишком опасно.
При мысли о том, что Колетт может потерять своего ребенка, а малышка, едва народившись на свет, может скоро покинуть его, сердце сжимается. Но грудь простреливает страх:
Би молчит, но я вижу, как ее лицо искажает страдальческая гримаса; она стягивает гладкую кожу на лбу в некрасивые морщины и резко старит сестру. Би выходит из кухни и направляется к лестнице.