Он брел и думал, что скажет, когда придет. Черт возьми, что тут особенного? Он же вернулся! Ну да, по хрупкому льду пошел в магазин через реку и попал в передрягу. Впереди лед водой затопило, позади, на середине реки, треск и грохот, льдины дыбятся. Но ему повезло — выбрался, оставил в реке башмаки, зато сам выбрался. Завмаг Анныня была рада его приютить, накормила, напоила, уложила в чистую постель, насочиняла что-то председателю, когда тот позвонил. В тот же день, как позднее узнал, в магазин наведывался следователь, но Анныня и его спровадила, сказав, что Сатыня с полгода не видела — невдомек ей было, по какому делу Вилис следователю понадобился. Ну и что?
Вот так он и брел, сам себя успокаивая.
А потом и в самом деле температура подскочила, да и как пойдешь без башмаков, а у Анныни в лавке не оказалось нужного размера. Вот и стал лечиться по своей методе, дожидаться, когда из города башмаки доставят, нашлись старые дружки-приятели, завелись и новые, а уж там все смешалось, не разберешь — день или ночь, ночь или день, а если и разберешь, все равно не скажешь какой. Потом самого себя пришлось отпевать, кто-то, покатываясь со смеху, совал ему под нос газету с некрологом. Когда угар прошел, еще день-другой минул, ему, как и всякому, подобная жизнь осточертела, тут он вспомнил, что трактор оставил на берегу, да и жену дома.
И он потопал дальше, не переставая себя успокаивать.
Вразвалочку подошел к дому, вытер ноги у, порога о постеленную хвою. Илона книжку читала, подскочила с дивана, побелела как полотно, попятилась от него к стене, к окну, все дальше, дальше, и он почувствовал, что приготовленные оправдания останутся невысказанными.
— Ну, как поживаешь? — выдавил наконец.
Вопрос она пропустила мимо ушей. Беспощадно и серьезно, будто в те слова вкладывая все существо, Илона проговорила:
— Как ты мог так мерзко обмануть меня? Как ты мог так мерзко обмануть всех? Как я людям в глаза посмотрю?
Закрыв лицо руками, она разрыдалась.
— Ты не смеешь оставаться здесь ни минуты! — прокричала она. — Слышишь?
Ему стало вдруг ясно, что он и в самом деле не может дольше оставаться. Вилис Сатынь вышел в переднюю, разыскал пустой мешок из-под картошки, вернулся в комнату, раскрыл шкаф, покидал в мешок трусы, рубашки, выходной костюм.
— Прости меня, — сказал он, облизав потрескавшиеся губы.
Председатель Даугис тем временем возился дома с детишками. Поверженный, лежал на полу, сверху на него навалился медвежонок Винни Пух с дружком своим Поросенком, в комнате стоял невообразимый гвалт, кругом были разбросаны игрушки, но тут жена, у окна наблюдавшая за этой кутерьмой, вдруг воскликнула:
— Послушай, да ведь это никак Вилис Сатынь! Ей-богу, он!
Даугис стряхнул с себя детишек и, спотыкаясь, подбежал к окну. И тотчас отпрянул, задернув занавеску. Но и сквозь занавеску было видно, как мимо дома, рукой подать, брел Вилис Сатынь с мешком за плечами, брел из последних сил по раскисшей дороге и в том мешке волочил свою жизнь, даже ему ставшую в тягость.
ХОРОШИЙ ЗНАКОМЫЙ
Хмурым декабрьским вечером судья Эрнест Силав возвращался с работы. Было что-то около семи, на часы, правда, не взглянул — торопиться некуда. Троллейбус, шелестя шинами по мокрому асфальту, отъехал с остановки. Моросил дождик. В темноте светили фонари и окна.
Отвернувшись от ветра, Силав раздумывал, зайти ли в гастроном или не стоит. Уж было двинулся в ту сторону, да передумал, перешел улицу, оттуда к его дому вела дорожка. Когда на исходе пятый десяток, в еде нужно соблюдать умеренность, ничего, на кухне что-нибудь найдется, чем заморить червячка…
ebooksa