Все случилось летом

22
18
20
22
24
26
28
30

— Но почему ты нас с Паулом не зовешь братьями? Брат Зигис, брат Паул… Неужели тебе трудно?

— Братья — это кто породнился во Христе. И ты волен стать моим братом, вкусить вечное блаженство, но для этого должен начать новую жизнь — укрепиться в молитвах, изгнать из себя лукавого. Приходи к нам на воскресное собрание, будет новый проповедник — брат Андерсон. В институтах учился, в книжных знаниях искушен. Он разъяснит, что неясно. Бывает, на него нисходит божье вдохновение — так он даже не по-нашему говорить начинает.

— Брат Андерсон? Уж не американский ли атлет? Ну, который слона запросто поднимает!

Тенис потупил свои водянисто-синие глаза. На его ребячьем лице появились укор и обида. Паул раз-другой прокудахтал курицей, но того знаменитого богатырского смеха не получилось.

— Брат Андерсон приехал к нам из приморского братства и почти ровесник тебе. Но он-то рано встал на путь праведный, — терпеливо втолковывал Тенис. — Знаю, и вы когда-нибудь откажетесь от заблуждений, обретете веру. Я буду молиться за вас.

— Ты за всех молишься или только за нас?

— Все люди равны перед господом. Но за тех, кто пребывает в заблуждении, должно молиться денно и нощно.

— Так, так. Вот ты рассказывал нам про свою Анныню, будто вы жениться собираетесь.

— Собираемся. И…

— Погоди! Пришел ты, скажем, к своей Анныне. Глядь — а на кровати чьи-то грязные ножищи торчат. Сорвал одеяло, а там этакий верзила, к примеру, твой брат Андерсон, — что бы ты сделал? Стал бы за него молиться?

Тут Паул запустил свой могучий смех, отозвавшийся эхом где-то в лесу. Шофер спросонья поднял, но тут же опять уронил голову. Паул смолк столь же внезапно, как и начал. Тенис сделался белее полотна, будто с него сняли весь летний загар. И все же Тенис пробовал улыбнуться, хотя улыбка получилась вымученной.

— Ну зачем же так, ребята, — произнес он жалостно. — Мы с Анныней, считайте, обо всем сговорились. Вечером встретимся и порешим окончательно. Эх, Зигис, бес глаголет твоими устами, вот что я скажу. Я ведь знаю твои мысли. Ты так рассуждаешь: бога нет, и пускай этот Тенис говорит что хочет. Одумайся, Зигис! Сегодня смеешься, завтра слезы будешь лить. Наперед ни в чем нельзя быть уверенным, на все воля божья.

— А ты читал в газетах про Гагарина, а? Он поднялся в небо, облетел весь шар земной, а бога нигде не встретил. Видать, старик в ту пору гостил в преисподней, а? Небо пусто, понимаешь — пусто! Что ты на это скажешь?

— Я? — Тенис Типлок подошел к тому месту, где над карьером повисал орешник, сорвал лист и с ним возвратился обратно. — Видишь? Листик. Не ракета, нет, — обыкновенный листик. Диковинную ракету человек построит, а сотворить такой вот лист ему не под силу. По силам это только богу. Ему одному.

Тенис даже зарделся, так он был доволен, что в голову пришла счастливая мысль о листе. Пусть попробуют возразить. Но те и не думали возражать. Паул прищурил глаза, будто приметил странную букашку и теперь собирался как следует разглядеть ее. Да и на Зигиса это как будто не произвело особого впечатления. Махнув рукой и еле сдерживая смех, спросил:

— По-твоему, и этот холм дело рук господних?

— А как же?

— Значит, его принес сюда не ледник из Скандинавии, а бог на собственных плечах?

— Какой ледник? Опять потешаешься! Как можно принести такую махину? Да еще по морю! Ну тебя! Неохота говорить серьезно, так и скажи. А разыгрывать меня незачем. Я не маленький.

Тенис в самом деле рассердился. Подозрительно оглядев обоих насмешников, он отвернулся. Паул застыл как истукан в предвкушении момента, когда можно будет наконец от души посмеяться. Но в Зигисе играла кровь. По всему было видно, он доволен беседой и сейчас лихорадочно думает, как бы ее продолжить. Случайно взгляд его упал на валявшиеся под ногами камни, и опять он повернулся к Тенису.