Все случилось летом

Между тем брат Андерсон добрался до его руки и теперь сердечно тряс ее, захватив обеими ладонями, мягкими, точно спелые сливы.

— Как хорошо, что мы встретились именно в такой прелестный вечер, — продолжал проповедник, все еще не отпуская руку Тениса. — Мы тут все свои, а это вино — смотрите, как искрится! — придаст нам силы и бодрости, чтоб тем радостней воздали мы хвалу господу. Аминь.

Все сели. Давно уже включили свет, и мотыльки, залетев в открытое окно, кружились вокруг горячей лампочки.

— Как их тянет на огонек! — усмехнулся брат Андерсон. — Так и крылышки недолго подпалить. А теперь бы нам не мешало отведать вина по случаю такой встречи.

Поскольку имелось всего две рюмки, пришлось условиться, что брат проповедник будет пить из той же, что и Анныня, — с отбитой ножкой. Сначала рюмочку, вся сморщившись до невозможности, пригубила Анныня. Хлебнула чуточку и, сделав вид, что страшно опьянела, протянула брату Андерсону. Тот, правда, пытался уговаривать хозяйку выпить до дна, только из этого ничего не вышло, и посему брат проповедник был вынужден сам опорожнить ее. Тенис тут же наполнил ему — на сей раз его собственную порцию, — и вино моментально было выпито: нельзя же ставить на стол недопитую рюмку, у которой отбита ножка! На лощеных бледных щеках брата Андерсона взыграл румянец, проповедник стал еще любезней, чем прежде. Остроты из него так и сыпались.

Тенису было тоскливо, но приличия ради он вымучил на лице какое-то подобие улыбки, хотя в душе ныла рана — однообразно, тупо, надоедливо. Так ноют на осеннем ветру провода телеграфа. Ноют и ноют… Тенис подумал, что напрасно он сегодня проехался и что опять ему томиться в неизвестности — то ли Анныня согласится выйти за него, то ли откажет. Уж он так надеялся, так надеялся… А назавтра эти зубоскалы, Зигис с Паулом, обязательно его спросят, как обернулось дело с Анныней. И как ни отмалчивайся, эти прохвосты из него слово за словом вытянут все до последней мелочи о том, что здесь произошло. И, конечно, все истолкуют по-своему, а может, еще и споют песенку о красотке Анныне из поселка Кемери и всяческих ее проделках… Будьте покойны, эти найдут, над чем посмеяться! От подобных мыслей Тениса бросило в жар. Это не ускользнуло от зорких глаз брата Андерсона, и он внес предложение снять пиджаки, если, конечно, не возражает дама. Проповедник разделся. А Тенис отказался — ничего, он потерпит. Он-то знал, что пиджак тут ни при чем…

— А как там с этими песчаными холмами? — спросил вдруг Тенис, все еще озабоченный завтрашней встречей со студентами. — Правда, что когда-то их со всеми камнями занес к нам ледник из Скандинавии? Этакие махины! Прямо чудеса… Может, все это козни дьявола? Да и как такие горы морем переправишь?

Брат Андерсон дожевал ломтик сыра, вытер платком губы. Небрежно глянув на Тениса, обращаясь больше к Анныне, он сказал:

— Отчего же дьявола? Как раз наоборот, то дело рук господа. Много тысяч лет назад земля была совсем иной. Гигантские ледники приходили в движение, захватывая собой целые горы и перенося их на другое место. С переменой климата, с таянием льдов образовались многие их тех морей, которые существуют и поныне. Все это лишний раз доказывает всемогущество господа, который способен двигать горы, рождать моря… — Брат Андерсон, опустив веки, что-то невнятно про себя пробормотал. — Но, к сожалению, на белом свете не перевелись еще олухи, которые считают, что камни растут, как грибы, — продолжал он. — С одним таким недавно мне пришлось столкнуться в рыбацком поселке. Я весь взмок, пока втолковал ему, что и как. — И проповедник от души рассмеялся. Ему охотно вторила Анныня.

— Вот дуралей! Это надо же — камни растут… Ну и дубина!

Ее смех был так заразителен, что, пожалуй, и камни засмеялись бы, услыхав, увидав ее в этот момент. Только Тенис Типлок сидел мрачный, хмурый, уставившись в одну точку.

— Да что с тобой? — забеспокоилась Анныня. — Уж не перепил ли ты?

— Ты тоже смеешься, — проговорил Тенис, не отводя оцепенелого взгляда.

Наступило неловкое молчание.

— А чего ж мне не смеяться? — надув губы и косясь на брата проповедника, спросила Анныня.

— Брат Типлок прав, — молвил тот ровным голосом. — Нам не следует смеяться над людской глупостью. Мы должны скорбеть о ней. Человек не виновен в том, что родился таким… как бы это сказать… Но перед богом все люди равны.

Как ни пытался брат Андерсон восстановить прежнее благодушие, ничего из этого не вышло. Тенис стал поглядывать на свои часы, сверять их с будильником Анныни. Пора бы домой… Наконец наступил момент, когда хозяйка взяла обоих за руки и стала выпроваживать.

— Дорогие мои, милые… Поздний час, а то соседи наплетут такое… Я живу тут, словно в волчьем логове — все слуги дьявола.

— Уж ты на меня не серчай, — только и успел прошептать ей Тенис. — Слышишь, не серчай… Приду послезавтра… Вечерком.

Случилось так, что на пороге проповедник замешкался и, сказав, что забыл какую-то вещь, вернулся в комнату. Щелкнул английский замок, и Тенис остался один в тускло освещенном коридоре. Дойдя до лестницы, он подумал, как ему быть: дожидаться ли брата Андерсона здесь или на улице. В одной из комнат еще играла музыка, — хозяин, видимо, уснул, забыв выключить радио. Хотя нет — бесшумно отворилась дверь, и вместе с хлынувшим светом оттуда выскочил голый взъерошенный мужчина в накинутом на плечи халате. Подозрительно глянув на Тениса, прошаркал в дальний конец коридора, мимоходом бросив: