Все случилось летом

22
18
20
22
24
26
28
30

— Шляются тут всякие!

Тенис кубарем скатился вниз по лестнице и только на улице перевел дыхание: надо поосторожней, не то вызовут милицию, потом объясняйся… Перейдя на другую сторону улицы, остановился у ограды — оттуда был виден весь дом. В двух окнах второго этажа горел свет. Одно из них было Анныни.

И чего брат Андерсон задержался?

За оградой был сад, в серебристых сумерках летней ночи на ветвях смутно белели яблоки. В глубине сада стоял дом, к нему вела цементная дорожка, по обе стороны от нее до самого дома тянулись кусты георгинов. В темноте был слышен какой-то удивительный звук: то затихая, то нарастая, он повторялся через равные промежутки и сначала даже напугал Тениса. Но потом парень сообразил, в чем дело: это храпел человек, спавший в доме у открытого окна… Улыбнувшись своим собственным страхам, Тенис опять поглядел через улицу. Как раз в этот момент на втором этаже погасло одно окно, теперь во всем доме не спала только Анныня.

— Ну где же он застрял? — бормотал про себя Тенис, чувствуя, как в душу закрадывается беспокойство. Потеряв всякое терпение, он вернулся в дом, из которого только что вышел. Затаив дыхание, остановился возле двери Анныни. Прислушался: все тихо. Уж было поднял руку, чтобы по привычке поскрести, да одумался. Что скажет Анныня, что скажет брат Андерсон? А главное, сам-то он что скажет?

Под ногами жалобно скрипели ступени, когда он в темноте спускался вниз по лестнице. На улице не было ни души, даже машин не видно и не слышно. Виляя, пронеслась над ним пара летучих мышей.

В окне Анныни все еще горел свет. Там в глубине скользили неясные, расплывчатые тени…

Погасло! Дом погрузился в темноту. Тенис с облегчением вздохнул: наконец брат Андерсон спустится. Свет-то погас!

Он простоял полчаса, может, час, но двухэтажный дом по-прежнему был глух и нем. Снова поднялся на второй этаж, прошел весь коридор, заглянул в отхожее место — все напрасно: проповедник точно в воду канул. Ощутив в душе страшную пустоту, Тенис в третий раз сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Поднял глаза на окно Анныни. Темнота…

И вдруг Тенис все понял. Правда в своей нагой простоте была так ужасна, что он застонал и прислонился к забору, чтобы не упасть.

— Я бы любил тебя, любил, как никто, всю жизнь, до гроба, зачем же ты так. Ведь он тебя бросит, зачем… Зачем?

Но некому было ответить да все эти вопросы. И тогда, нащупав под забором увесистый камень, Тенис поднял его, примеряясь к вашу Анныни. Он без труда бы добросил… А потом? Что потом? И уши опять заложило от громогласных раскатов смеха — будто в порожний кузов самосвала падали тяжелые булыжники. Расправив плечи, Тенис направился к Даугаве. Узкую улочку с обеих сторон теснили палисадники. Дома казались опустевшими, нежилыми. Он шагал по тротуару, но ветви жасмина и сирени хлестали его по лицу, пока он не догадался перейти на середину улицы, и зашагал по ней уверенно, как хозяин.

Начинался асфальт. Тенис Типлок прибавил шагу. Временами он смеялся. Смеялся, утирая слезы. И смеялся громко, чтобы громко не заплакать.

Уже подойдя к Даугаве, Тенис заметил, что он все еще держит в руке камень. Он швырнул его в воду, над водою взлетели брызги.

У самого берега было грязно, смутно мерцая, плавали масляные пятна. Тенис разделся, вошел в воду. Она была теплая, теплее воздуха. Он мылся долго, старательно, а потом еще поплавал. Выйдя на берег, захваченный утренней свежестью, он огляделся вокруг. Над головой простиралось небо, и ни один край его не был похож на другой. А город уже просыпался, гул его зарождался где-то внизу, постепенно поднимаясь к чердакам и крышам.

Выпустив несметное множество стрел, из воды вставало солнце. Тенис Типлок с удивлением заметил, что начинается новый день.

1962

В БЕДЕ НЕ ОСТАВЛЮ

Абелиту страшно хотелось спать. Голова клонилась все ниже и ниже, а сам он, казалось, вот-вот сползет с сиденья, но в последний момент он вздрагивал всем телом, выпрямлялся, а немного погодя все начиналось сначала. Да что ж это за мученье такое!

Видно, ему надоело клевать носом, и он улегся грудью на руль своего автобуса, подложив под голову ладони. Боковые стекла в кабине были приспущены, сквозил приятный ветерок. Абелит слышал, как за переборкой рассаживались пассажиры, как на улице переговаривались прохожие, как подъезжали, отъезжали с автостанции автобусы. Но он старался ничего не замечать, в его распоряжении еще было целых полчаса, а уж там самому отправляться в рейс. То, что ему виделось сквозь дремоту, было не сном, а скорее воспоминанием о вчерашнем дне…