— И что это с геранью творится? Ума не приложу, — озабоченно говорила она. — Вянет, и все!
Тенис набросил на плечи пиджак и поспешил убраться. На днях он подсыпал этой герани чуточку соли, а то из-за нее совсем света белого не видно. Но говорить об этом с матерью — только время попусту тратить, ей и так казалось, что у них в доме чересчур светло.
Тенис размашисто шагал к трамвайной остановке. Проходя мимо гастронома, он подумал, что было бы неплохо прихватить с собой бутылочку вина — он где-то слышал, что так принято, когда идешь к своей милой. Он повернул обратно и зашел в гастроном. Выбор был изрядный, и парень даже растерялся: в этом деле он ничего не смыслил. Запинаясь и робея, попросил, чтобы ему дали что-нибудь получше. Молодая продавщица улыбнулась, взяла одну из бутылок и, завернув, протянула Тенису. Выскочив на улицу, он вытер вспотевший лоб: какой нехорошей улыбкой она ему улыбнулась, не дай бог еще раз зайти в эту лавку…
Анныня жила далеко, по ту сторону Даугавы, и, пока Тенис добирался, сумерки совсем сгустились. Дом был длинный, двухэтажный, похожий на казарму, один из тех, что когда-то сдавались внаем семейным рабочим. Плита и раковина только в коридоре, вокруг них всегда толпятся женщины. По скрипучей лестнице Тенис поднялся на второй этаж. Ступеньки были грязные, щербатые. По дороге он наглотался всяких запахов, исходивших от множества кастрюль. Где-то плакал ребенок, где-то хрипела пластинка: «Марина, Марина…» Тенис тихонечко поскреб дверь, — его не покидало смущение, будто он делает что-то постыдное, предосудительное. Не успел отнять руку от двери, как та отворилась.
— Ах, это ты! — протянула Анныня, отступая в глубь комнаты. — Ну заходи!
— Может, я помешал? — молвил Тенис.
— Ничего, ничего. Заходи.
Не сказать, чтобы Анныня была очень рада приходу Тениса. Пропустив его в комнату, сама вернулась в прихожую. Анныня работала на хлебозаводе и, может, потому казалась Тенису похожей на булочку: белая, румяная, глаза — изюминки. Возьмешь за руку повыше локтя, надавишь слегка, а на том месте, где коснулись пальцы, останутся аппетитные ямочки. И в комнате у нее белым-бело: всякие коврики, дорожки, салфеточки — расшитые, вытканные, вязаные. На кровати пять подушек, одна другой меньше, а все вместе похожи на башню. В углу ножная швейная машина, прикрытая льняной скатертью. На стене, правда, только одна картина — святая дева Мария, на коленях у нее барахтается пухленький Христосик.
Вошла Анныня, приглаживая светлые волосы, вся в кудряшках, завитушках, — и комната наполнилась запахом удивительных цветов, каких ни в саду, ни в поле не сыщешь. Широким жестом Тенис извлек из кармана бутылку вина.
— Ой! Вот уж напрасно потратился! — всплеснув руками, воскликнула Анныня. Однако тут же подобрела.
— Подумаешь, — бросил небрежно Тенис. — Что у меня — денег нет! Кто прилежно работает, тот может себе позволить.
На столе появились две рюмки и тарелка с ломтиками сыра. У одной рюмки была отбита ножка, ее волей-неволей пришлось положить на скатерть. Долго спорили, кому пить из хромоногой рюмки. Наконец решили: гость возьмет целую, а уж хозяйка как-нибудь обойдется битой. Тенис с шумом откупорил бутылку.
— Помолимся, — сказала Анныня.
Склонив голову, каждый прочитал про себя молитву. Когда Тенис поднял глаза, они горели любовью, только слепец мог не заметить этого. У Анныни зарделись щеки.
— Какая у тебя благодать! — сказал Тенис, беря руку девушки в свою. — Может, сам господь велел идти нам в жизни рука об руку. Это было бы замечательно… Поутру ты провожала бы меня на работу, вечером поджидала у порога. Вместе бы предавались молитвам, вместе посещали дом божий… И пускай они смеются! Разве знают они, что такое настоящее счастье?
— Кто это — они? — осторожно спросила Анныня.
Он не успел ответить, дверь кто-то поцарапал, точь-в-точь, как это сделал недавно Тенис. Анныня отдернула руку и выскочила в переднюю, плотно прикрыв за собой дверь. Там тотчас послышался разговор, вначале громкий, который затем перешел в шепот и наконец вовсе смолк. Тенису до всего этого не было никакого дела. Развалившись на стуле, он с умилением смотрел на золотистый напиток в рюмке и улыбался. Христос любил эту бодрящую влагу, как-то раз превратил даже воду в вино…
Сперва, смущенно улыбаясь, вошла Анныня, а следом за ней, приглаживая волосы, брат Андерсон — молодой человек, довольно приятной наружности, в модном костюме, с полосатым галстуком на белой сорочке. С учтивым поклоном, с протянутой рукой он бросился навстречу Тенису.
— А, брат Типлок! Как я рад, как я рад вас видеть!
Тенис прямо-таки подскочил на стуле. Чего-чего, а этого уж он никак не ожидал, и потому сначала расстроился, поняв, что решающего объяснения с Анныней сегодня не получится: о таких вещах принято говорить с глазу на глаз.
ebooksa