Брагин вытащил из бумажника десять баксов и небрежно протянул Петровичу…
Тот взял купюру и неуверенным жалостливым голосом спросил:
– Больше, что с собой ничего нет?.. Дай хоть флэшку…
Брагин печально улыбнулся своим тайным мыслям, вспомнив утренний инцидент с негром, и твердо ответил:
– Флэшку не дам – заветная… Прямо здесь одна идея автоматического естественного отклика на сшивку блоков с оптимизированным выбором сетки «точность-сложность» накрыла… Эту идею я назвал по одному случайному обстоятельству «сuckolding». Зато это определение схватывает и математику, и физику и саму технологию оптимизированного отклика. – Брагин свысока смерил ничего не понимающего в его словах Петровича, с жёсткой усмешкой поглядел ему прямо в непроницаемое лицо. – Но есть, старик последние подкожные два доллара…
Петрович, раздосадованный шибко, что не удалось у соотечественника «под кураж» поиметь флэшку, по инерции таким же вялым бесцветным голосом промямлил, что, раз так, тогда сгодятся и они, подкожные… Потом спросил номер апартаментов Брагина в отеле, записал телефоны – номера и портье, мол, он позвонит и обязательно утром передаст деньги… «Да ладно тебе» – Брагин успокоил того, чтобы тот зря не суетился, сунул руку в карман и выгреб всю мелочь без остатка, на два доллара, и высыпал ее в потную ладошку Петровича… Тот не отказался и даже не подумал швырять в Брагина даймами и квотами… Какой-то он был растерянный от того, что не обломилось у него с флэшкой… Так вроде все поначалу шло по плану-импровизации, а на тебе, обломилось… Как теперь быть-то, как отчитываться с деловыми?.. Глаза у Петровича глядели понуро и тухло, как у побитой собаки…
Они вышли на набережную вечернего дымного Фриско. Петрович нервно махнул рукой и исчез, как моль в тумане… Брагин подумал, хотел бы он когда-нибудь увидеть Петровича? Меньше всего подумал о том, чтобы увидеть его завтра утром, с долгом в руках в двенадцать баксов… Почему-то подумалось, а зачем его видеть, что завтра утром, что потом… Никогда не увидит – и ладно?.. Жалко его стало Брагину и себя почему-то жалко, потому что все не реализовались до конца, не выполнили свое предназначение для земли, где родились. Кто его знает, почему тогда Брагину пришли в голову такие дурацкие мысли о фатальном предопределении – ведь никто, ни он, ни случайно подвернувшийся Петрович не собирались ведь помирать раньше «своего» времени… Только ведь не сделали «свое», ради чего родились на своей земле… Ведь у каждого свое предназначение и предопределение… А Брагин счастлив ли на своей земле… Одно известно, что не будет счастлив никогда на чужой… На своей бы частичку счастья вкусить… Или уже вкусил свой крохотный кусочек счастья – все в прошлом и ничего в будущем? «Те, у кого все в прошлом, те своего рода, маргиналы, а те, у кого, есть малейшие надежды прорваться в будущем, вдохнуть хоть глоток счастья будущности – те, конечно, летчики». Вот с такой мыслью, втемяшившейся в голову, улетал Брагин из Фриско. Много чего ему пришлось потом рассказывать о тех краях, о своих блестящих аспирантах, но, рассказывая, Брагин все время ощущал, как бы невольно хватал себя за руку, осаживал или бодрил мятежную мысль – «все равно все возвращается на круги своя – о летчиках и маргиналах Фриско, да нет же летчиках и маргиналах этого времени, ускорившегося и потрясающего, несмотря на все явленные им бездны и черные дыры безвременья…»
Sclex_SplittingIntoSections_063087_1_begin
Sclex_SplittingIntoSections_065767_1_begin
Sclex_SplittingIntoSections_705187_1_begin
Часть X
Петух пропел
Глава 31
Все же Брагин вздремнул перед заплывом в море и перед докладом. Он очнулся от петушиного крика где-то совсем близко. Пробуждение его было настолько неожиданным, что какое-то время он, путаясь в утренних мыслях, пытался со слипшимися глазами разобраться: где он находится – в Дивноморске, Гурзуфе, Сан-Франциско, на своей даче? Во Фриско петухи не пели совсем, на его даче совсем редко, да и то где-то на окраинах. Значит, то деревенские петухи на берегу Черного моря в Гурзуфе. Брагин, наконец-то сориентировавшись, где он находится, почему-то остро вспомнил знакомство с Лерой, их сближение с ночными и утренними криками петухов. Позади уже были и Фриско, и кошмары семейной эпопеи, и отчаянная борьба Брагина за своих детей, и детей друзей, и тихое помешательство на почве мстительной измены и угрозы развода его жены, и смерть ее – все это тоже было…
Бездна разверзлась тогда перед Брагиным, бездна, которую невозможно перепрыгнуть в два прыжка… На один рывок, прыжок сил уже не хватало – то был бы прыжок в бездну… Тогда в Дивноморске Лера спросила Брагина: «Давно у тебя крестик?» Он ответил с внутренней болью: «Всего-то ничего, как прилетел домой из Фриско с симпозиума». Она спросила с еле заметной подначкой: «За такое короткое время ты стал вдруг испытывать особенные чувства признательности к Христу?» – «Потому что из старинного древнерусского уважаемого рода, потому что обходился без религии, пока петух жареный в темя не клюнул. Но я не канонический верующий, потому что имею претензии к попам, никогда не высказываемые публично, из-за их корыстолюбия и слабость духа, неразвитость независимого интеллекта». – «Клюнул – и потянуло защиту найти в христианских символах, святынях». – «Не только. Был бы евреем или азером, обратился бы иудаизму или исламу, почитал бы пророков Моисея, Мухаммеда, соответственно». – «Насчет веры предков все ясно». – «Вряд ли тебе во мне все ясно, – вспылил тогда Брагин, – если мне самому не все в себе и своей жизни, судьбе ясно… Да, у каждой религии свои символы веры, свои пророки…»
А во время их однодневной прогулки по набережной и пляжам Ялты Брагин, показывая на маленький крестик на его груди, развил мысль, которую он оборвал в Дивноморске пять лет назад. «Да, в трудную минуту жизни, когда почва стала уходить из-под моих ног, обратился к религии, хотя я никогда, наверное не буду, церковным человеком… Нутром чую, интуиция подсказывает, не быть мне воцерковленным… Скорее всего останусь стихийным православным, просто верующим в божью благодать. Поверь на слово, идея Бога – одна из самых крутых, если не самая крутая. Но хилость некоторых христианских пастырей налицо: слабы интеллектом».
Он помнил её удивлённые широко распахнутые глаза, вероятно, он чем-то поразил и даже испугал ее, рассказывая о своей слабости чисто психологической – плохо скрываемой научной амбициозности. Она несколько раз подымала палец, намекая, мол, неплохо бы вернуться к раскрытию этой темы. Но он не торопился всё раскрывать сразу. Тогда в Ялте на набережной, как на духу, как на исповеди, он многое рассказал Лере, чтобы хоть она что-то поняла в нем, его мучениях, его метаниях. Как он старался проще и яснее объяснить, что за фасадом блестящих презентаций, конференций, симпозиумов для научного работника жизнь, в основном, сермяжна и банальна в своей повседневности и рутине… А в Ялте перевел разговор на бытие его собственных аспирантов, оказавшихся в Долине, осевших там волей судеб.
Как на следующий день после встречи с Петровичем за Брагиным в гостиницу заехал его бывший аспирант, а ныне обладатель «грин-карт» Гена, чтобы отвезти его на уикэнд к себе в Кремниевую Долину. У Брагина четверо его бывших защитившихся аспирантов: Алексей, Андрей, Гена, Сергей осели в разных полупроводниковых и компьютерных фирмах Долины. С одной стороны, он испытывал гордость за своих ребят – все они были на хорошем счету в своих знаменитых американских фирмах, печатались в ведущих американских и международных научных журналах. При этом заколачивали немыслимые по российским меркам деньги, хотя там все это воспринималось, как само собой… Поскольку рабочие места разработчиков новейших микроэлектронных технологий и информационных систем в Долине относились к самым высокооплачиваемым в мире… Накупили в кредит на двадцать пять лет классные коттеджи под полмиллиона баксов, по паре престижных автомобилей на семью и все такое прочее… Ребята вписались в стремительный вираж истории, как летчики «Фантомов» в праздничную феерию Фриско…
Но Брагина мучили другие вопросы – а стоило ли было вписываться, почему некогда великая страна на своем собственном крутом вираже истории вытолкала свои высококлассные научные, инженерные кадры, таланты за границу, почему разбойно свистнула своим «яйцеголовым» – спасайся, кто как может? Столько лет держала их и других «яйцеголовых» взаперти, за секретной пазухой, берегла для грандиозных космических дел, пестовала, холила выделяла, кормила заказами, и вдруг, похерив все престижи и табели о рангах, ни за понюх табака бросила всех их, ученых и инженеров, из огня да в полымя безденежья и безысходности…. Утечка мозгов, утечка умов, «Brain Drain» – будь все неладно… И мозги потекли со страшной силой, с напором молодости и таланта, во все открытые и полуоткрытые родные двери, во все обнаруженные и пробуравленные щели «реформируемого Отечества…
– Зачем же ты их отпустил своих аспирантов? Ведь по старым советским понятиям, как мне говорил покойный отец, научная школа аспирантов, защитившихся кандидатов и докторов является пропуском в Большую Академию… – Лера блеснула зелёными глазами. – Ты говорил о своей амбициозности – ты, что не хотел стать членкором и академиком?