Потом представил лицо министра, совсем не похожее на благословенный лик святого. Пробормотал Даниилово: «Мене, мене, текел, упарсин». Еще нельзя было знать, как решится история эта для области. Нужно было верить, что Господь счел дни министра, взвесил его и нашел недостойным. Его снимут, оставят Даниила Андреевича. Закрыл глаза, снова стал читать молитву благодарности:
Элеонора с неприязнью смотрела на подошедшего дежурного. То, с какой уверенностью этот человек ее игнорировал, уже начало ее выводить из себя. То есть не совсем игнорировал – один раз принес еду и дважды выводил в туалет. То есть слышал. И при этом пропускал мимо ушей все, что она ему говорила. Один раз так сверкнул глазами, что следующий час Элеонора сидела молча.
– Ну что, – спросила она сейчас, – выпускаете?
Дежурный кивнул, достал ключ.
– В смысле? – Элеонора вскочила с нар, подбежала к решетке. Дежурный показал рукой, чтобы она сделала шаг назад. Он медленно перебрал ключи, нашел нужный, отпер решетку.
– Свободны, – сказал он, пропуская Элеонору.
– Мне нужно позвонить. – Она встала в коридоре, скрестив руки на груди, – а ваши коллеги разбили мой телефон.
– Аппарат на стойке, – дежурный запер пустую камеру и прошел мимо, толкнув Элеонору плечом. Она еле сдержалась, чтобы не пнуть его под зад. Вместо этого попыталась вспомнить телефон Микко, у которого остался ключ от квартиры. Что-то там было на два-два-три. Остальные цифры не вспоминались, поэтому пришлось звонить редактору.
Печка погасла, и никто из детей не решался снова ее разжечь, хотя у дверцы лежал коробок спичек, а рядом стояла старая бутылка святой воды. Ева очень хотела согреться, но один из мальчиков держал ее за руку. Хватка у него была крепкая, и Ева чувствовала, что если она попытается сдвинуться с места, то он ее ударит.
Лежащий на полу мальчик перестал хныкать, но лежал, кажется, все так же. Кажется, потому что в избе без печки было совсем темно. Ева зажмурилась, задрожала. Вспомнила сказку про черную нору. Про слепую девочку и строгого отца.
Жил-был один мужик, и была у него дочь, очень красивая. Дочь так любила свое лицо, что целыми днями только на себя и смотрела в зеркало. Мужик боялся, что Бог ее накажет, поэтому разбил зеркало. Тогда дочь стала ходить на реку и смотреть на свое отражение. Мужик прознал об этом, избил ее и на реку ходить запретил. Дочь от ударов плакала, а после, когда мужик спать ушел, собрала свои слезы с полу, скатала в ладонь и снова стала на себя смотреть. На глаза свои голубые, на волосы светлые, на кожу чистую. Час смотрела, другой, боялась, что слезы с ладони стекут и больше смотреть будет некуда. Так и просидела всю ночь.
Утром мужик с печки слез, смотрит, а дочь его сидит на полу, руки все в крови, а вместо глаз дырки, из которых кровь и капает. На себя насмотрелась. Мужик ее на улицу вынес, взял лопату, стал яму копать. Сказал ей так:
– Раз ты слепая как крот, то и жить будешь, как крот, в норе.
Сунул дочь в землю, засыпал землею же. Сам сел сверху, ждет, пока дочь одумается. А дочь себе в дырки земли напихала, не хочет без глаз жить. Воет, наружу просится. Мужик ей отвечает, чтобы не выла, а Бога о прощении просила. Дочь еще громче стала шуметь, ногти об землю пообломала, зубы. Мужик встал, топнул ногой, земля и разошлась. Видит, лежит в норе дочь – не дочь, а какое-то чудовище. Морда вся в земле, живот раздулся, между пальцев червяки сворачиваются. Мужик схватил чудовище, потащил на реку:
– На, – говорит, – смотри на себя красивую!
У дочери глаз нет, не видит она себя. Кричит, воет, у мужика из рук вырывается. Он ее и пустил. Упала дочь в воду, стала задыхаться, воду глотать. А сама слепая, не знает, что вода это. Стала молить о пощаде, и Господь сжалился, обратил ее снова девицей и на берег выволок.
Мужик ее по одной щеке ударил – левый глаз у нее и раскрылся. По правой ударил – правый раскрылся. Смотрят глаза здоровые, не земляные и нигде отражения не ищут. Поняла дочь, что не на себя – на отца смотреть нужно, и больше никогда ему не перечила.
В дверь постучали, и Вера выпрямилась, поморгала. Сидевшая рядом Мишка качнула головой:
– Открой.
ebooksa