Под окном снова раздалось блеяние. Тот же самый детина тащил за веревку мимо окна упирающегося барана. Али мог поклясться, это был баран, которого они с Жамилят только что отведали! И все понял. И Жамилят поняла тоже — расхохоталась.
Али знаком руки подозвал буфетчика, сказал тихо и убедительно:
— Мошенник. Сколько лет было барану, из которого ты нам сделал шашлык? Сто? Двести?
— Уважаемый Али, — вполголоса ответил буфетчик. — Разве ты не знаешь, что реклама — двигатель торговли? С вами, дорогие гости, буду откровенным. У меня всего один-единственный живой барашек, а мяса припасено так много! Слава аллаху, райпотребсоюз нас не забывает. Но скажите, шашлык-то все-таки вкусный?
— Вкусный, — кивнула Жамилят.
— То-то! Немного соли, много перца, уксуса, лука — и сам ангел Азраил не отличит пожилого барашка от юного красавца.
Пока ехали домой, Жамилят то и дело хохотала, вспоминая сказочный ужин. Али был смущен и за всю дорогу не проронил ни слова.
Новый агроном Ибрахим, успевший стать известным в ауле после шутки над насмешником водовозом Омаром, держался неприметно, но спустя две недели после приезда, в одно прекрасное утро явился в кабинет к Жамилят и, заявив, что сегодня — пятнадцатое марта и не позже чем дней через десять — пятнадцать нужно начинать сев, стал главным человеком в колхозе, словно капитан у штурвала страды.
Но, как выяснилось, сеять было нечего, в колхозе нет семян, их сдали в счет хлебопоставок.
— Как?! — Жамилят даже привстала, когда услышала это. — Семенной фонд? Сдали? Я ничего не понимаю. Ты что-то путаешь, Ибрахим... Ведь семена — золотой фонд страны. И никто не имеет права его растаскивать. Позови Харуна, разберемся.
Задумалась Жамилят: «Не успеешь залатать одну дыру, как на тебе — другая. Как же быть? Семян кукурузы совсем нет. Семена подсолнечника не годятся к севу. Картошка есть. Но еще неизвестно, как она перезимовала. А если ее учитывали так же, как сено, наверное, ее не так уж и много. Сколько? Пока не раскроют ямы — не узнаешь, — напряженно думала она, оставшись одна в кабинете. — Можно, конечно, обратиться за помощью в министерство сельского хозяйства. Но это крайний случай».
Пришел Харун, заговорил тихо и виновато:
— Трудно устоять, котда изо всех сил в спину подталкивают. Я был против, а что с того... Приехал Амин Гитчеев, приказал. Пообещал вернуть к весне... Что оставалось делать?
«Если Амин Гитчеев обещал вернуть семенной фонд, — размышляла тем временем Жамилят, — он должен вернуть. Обязан. Надо настоять. Нет, ей ехать не стоит, пусть к Амину поедет Харун, да, да, пусть он. Ему надо привыкать к самостоятельности. Пусть едет Харун!..»
— Харун, — твердо сказала она. — Иди к Амину — пусть поможет. В прошлом году он дал неправильное распоряжение, и ты, согласившись, тоже поступил неправильно. Теперь расхлебывайте эту кашу вместе, пусть теперь Амин выручает, если обещал...
И когда говорила, видела, как бледнеет лицо Харуна, — нет, не хочется ему разговаривать с Амином, потому как побаивается секретаря райкома, ведь тот, чего доброго, накричит или выставит из кабинета. Увидев, как упрямо насупились кустистые брови Харуна, строго отчеканила:
— Езжай к нему и без семян не возвращайся. Припомни наш разговор... да, да, отточи зубы, прежде чем войти в его кабинет!
Вернулся Харун на другой день сияющий. Бросив папаху на стул, расстегнул ворот гимнастерки, провел ладонью по лбу, смахивая капельки пота, и громко сказал:
— Достал.
И принялся рассказывать, как все было. Поначалу Амин и разговаривать не хотел. Ну, а он, Харун, держался стойко, все время старался смотреть в глаза Амину: оказывается, тот не выдерживает долгого и прямого взгляда — сразу осекся. Тут Харун как можно спокойнее и говорит: «В прошлом году мы выручили район, а теперь нам нужна ваша помощь. В колхозе нет семенного фонда». А Амин — в свою очередь: «Ты, говорит, партийный секретарь, а семена — дело председателя. Иди, говорит, делай свое дело».