То «заика», то «золотуха»

— Всё!.. Топай! — И, отсадив её, наконец, от себя, мужчина встал и вернулся за стол.

— До встречи?.. — Уже и у двери спросила-таки его брюнетка: «А вдруг!..».

— Чёрт тебя дери!.. — Рыкнул он, ударяясь тут же головой о стол и засыпаясь же следом с ней же — только изъятыми же вновь из папок и файлов документами. — Только — не завтра и после-, Крис!.. Не заставляй меня: вспоминать и молить. Там же — выходные!

— И не моли!.. — Покачала головой девушка, застёгивая кожанку. — Мне-то — что? Я тебя просила — ты мне что сказал?.. Куда — направил? Вот теперь сиди и жди моей мсти — в эти выходные!.. Как раз же всё за них — обернусь и… управлюсь.

— И за какие такие мои деяния — мне дали тебя, а?..

— Работай, Дэмиен!.. Ты же — балду не гоняешь. Егора — не загружаешь… И сам — всё делаешь! Вот — и трудись!.. Подтверждай на практике — свои слова! — И, помахав обеими руками, в знак прощания «на сегодня» и до свидания «завтра и после-», Кристина скрылась за дверью; отчётливо услышав затем — «глухой» хлопок об неё: по ту же всё сторону. И, не отказав себе в возвращении, быстро забежала обратно и забрала-таки с собой свою первую чёрную подушку, вновь скрывшись после с его глаз — быстрее пули, лишь не свистя и прокричав «в ответ» — на своё действие и его же немой вопрос. — Чтоб точно вернуться и, может, отдать! — На что уже и ей вернулось оттуда: «Стерва!». А она — лишь ещё шире улыбнулась и провела своей левой ладошкой, правой же вновь вцепившись в подушку, по золотой табличке среднего размера, висевшей на двери, будто и стирая пыль, на самом же деле — обводя подушечкой своего же указательного пальца каждую букву и знак чёрного каллиграфического шрифта на ней: «Кабинет 555. Д. Бист». — Зверь!.. Он и в Африке — зверь! — И, покачав головой, только собиралась уже отойти и уйти, как и вновь же услышала его ответ «Твои слова — музыка для моих ушей!» и, пристыжено хмыкнув «Невыносим!», прошла-таки к красной деревянной стойке секретаря за углом: преодолев по пути бело-красный коридор, из красного мраморного пола, белых крашеных стен и красного же натяжного потолка с белым светом, встроенным в него; словно бы и кровь из кабинета, лишь слегка оросив его, вылилась сюда, расходясь по углам — красными мясными и белыми же кожными останками. — Ви!..

Оторвавшись таки от светящегося монитора чёрного компьютера, молодая девчонка-демон, восемнадцати лет, с короткими русыми, длиной до плеч, выпрямленными волосами, обрамлявшими её худощавое бледное лицо с острыми скулами, выделенными светло-бежевым, почти и белым контурингом, узко-низким лбом и почти что незаметным округлым подбородком, как и её же узкие светлые брови, «в тон» же всё и коротким ресницам, светло-серыми глаза, блестящими на свету и небольшим курносым носом над улыбающимися пухлыми алыми глянцевыми губами, приподнялась со своего белого металлического стула с красной кожаной обивкой и сразу же поправила на себе белый укороченный в рукавах пиджак, надетый поверх красной блузки с небольшим белым галстуком и кожаную же белую, «на ладонь» выше колена, юбку; размяв параллельно ещё и свои ноги — в красных лакированных лодочках на высокой и тонкой шпильке.

— Увидимся — на шестом? — Подмигнула ей в ответ Виолетта.

— М-мм… Шестьсо-о-от шестьдеся-я-ят ше-е-есть! — Растягивая гласные, произнесла брюнетка, будто бы ещё и пробуя их вместе со всеми, хоть и явно же особо, на вкус. — Прямо — и моё же любимое число!.. А после — и на седьмом! — Кивнула следом и захихикала в подушку, чтобы Дэмиен не услышал — её излишне громкий и задорный смех. — Семь грехов — семь этажей! И всего один кабинет — с таким раздутым самомнением и самолюбием внутри… Так ещё — и лифт!.. Грешим — с комфортом и со всеми удобствами!

— Специально для тебя — я его сломаю: чтобы и пока шла — растрясла последний свой грешок! — Выглянул-таки к девушкам и сам же хозяин кабинета. За что и тут же получил и двумя же уже подушками сразу — по своей излишне любопытной физиономии: от Кристины и Ви же соответственно. Последняя, к слову, успела и схватила же её, правда, только и красную же, но и тут же, так сказать, вернув должок из недавнего прошлого, с ней же рядом стоящего белого деревянного дивана с красной кожаной обивкой и почти такими же, как и на другом, небольшими, только и уже именно бело-красными, подушками на нём: с кисточками и «не»! И вот если бы только у него были на момент и белки же глаз, для начала, а там и «в цвет» же ещё её, то такого бы контраста, чёрного на красном и красного же на чёрном одновременно, вряд ли бы кто и пережил: даже Кристина, а тем более — сама Ви! — Так!.. Сейчас обеих — вышвырну: одну — в окно, вторую — на ступеньки. И с них же — ещё и спущу!..

— А кого и?.. Куда! — Подначивала брюнета Крис, так и подмечая же: как почти уже и дыбом встают его тёмные волосы; и не только — на его же голове.

— Не боись — я тебе свой пуховик вынесу… — Прошептала ей Ви и хихикнула.

— Не утруждай себя!.. — Смерил её ехидным взглядом Дэмиен, скрипя зубами. — А пуховичок-то всё-таки возьми — вылетать же всё же не так холодно, как больно: из-за порезов от стёкол; и самих же стёкол — в коже! А вот мелкая, не по возрасту, конечно, а значению — полетит, так полетит: целлюлит же свой и заранее сгонять!

— Какой у меня босс, а?.. Завидуй — молча! — Сгримасничала Виолетта.

— Ой, завидую!.. Не представляешь — как и насколько. Повезло, так «повезло»!.. Мне б — такого! Ага!.. До встречи! — И помахала на прощание уже и девушке, икая и давясь смехом про себя, слыша в спину: то ли шипение, то ли уже и опять рычание, а то ли и всё вместе; да и в одной ещё затем и мужской же фразе: «Я всё слышу!..». Но и лишь вновь же закатив на это его «предостережение» глаза, она левым же указательным пальцем нажала на металлическую кнопку слева от лифта и его же металлических створок, на небольшой такой же панели, и, дождавшись сигнала об их открытии по приезду кабины, прошла внутрь неё, тут же отражаясь в больших зеркалах во весь рост и по всем же стенам, благо и не полу с потолком, хотя и как сказать, ведь они были прозрачными и с белой люминесцентной подсветкой, как и по поручням, встроенным в них. И стоило ей лишь нажать на металлическую кнопку уже и внутри, да и первого этажа на панели и чуть больше, чем при вызове, по правой металло-зеркальной стенке кабины, как в поле её же зрения, пусть и чуть так же в отдалении, но и опять же, вновь появилась тёмная фигура мужчины, произносящая лишь только одними своими губами: «И вижу!».

Ц & Н

(«Covёr» — Виа Гра; «AM-A-S» — «Стекло», 2019 г., США, Китай, Режиссёр — М. Найт Шьямалан)

— Вам знакомо — это? — Пробасил сорокалетний мужчина-человек, Дмитрий, как он уже успел до этого и сам представиться, сливаясь во тьме тёмно-серой бетонной камеры с одним лишь окном у потолка: и то — с решёткой! Света было в общем — не так много. Разве — ещё от электрической тёмно-серой же лампы с ядовито-жёлтым светом, что то и дело «ворочалась» на своей пластиковой чёрной ручке-ножке: крутясь между его светло-серым деревянным побитым столом, таким же стулом и лицом, непосредственно, самой девушки, сидевшей перед ним, и кому и был обращён вопрос, слепя и застилая всё какой-то белой желтизной. Сам он был одет — в темно-синюю форму из: пиджака, рубашки, галстука и брюк; на голове же его — была фуражка, а на ногах — чёрные лакированные туфли на небольшом квадратном каблуке. Всё же пространство его смуглого и полного лица, казалось, занимали только: высокий и морщинистый лоб, толстые, обвисшие щёки, нос-картошкой, прорезающий его и девушку же, словно насквозь и «тупым» же ножом, серо-голубые глаза, какими-то и клиньями, не то и гвоздями добивая за ним, чёрные густые брови, «в цвет» же бритых висков, и чёрные же короткие ресницы, укрывающие затем и всё же, как и её же всё наскоро же сооружённый и забитый им же — гроб паники и страха, настоящего ужаса, словно и выжженной чёрной же травой; пока и массивный же угловатый подбородок — сгребал земли, а большие руки — закидывали ею её! Ведь и в который уже раз, но точно и не в первый, он спрашивал её об этом здесь и сейчас, тыкая и стуча своими пальцами-сосиками — по фотографиям в прозрачных файлах, разложенных на его же столе: перед ним и ней. Вот только и свет лампы — сильно бликовал на них: не давая рассмотреть людей на них. Так же, как и не давая рассмотреть предметы и вещи — в белых и прозрачных целлофановых пакетах: что-то было тёмным, тканевым и мутным, а что-то — металлическим и ярким, так и, наоборот же, ещё «блестя» — как в свете софитов, отливая своим серым и не своим красно-чёрным, грязно-кровавым; будто и запёкшаяся кровь! «Стоп!.. Красный? Это что, и правда, «кровь»?.. Но чья и?.. Неужели — моя?!..». Но и смотря же в свой силуэт — девятнадцатилетнего человека и девушки; всматриваясь и в мелкие детали, мелочи, расплывчатые и черты своего же лица, на тех же всё глянцевых карточках, Ксения не видела: ни ран, ни синяков; ни и тем более — порезов с кровью! Только: свои же тёмно-каштановые волосы, чуть ниже ушей, что были растрёпаны и грязные, лицо, когда-то смуглое и полноватое, бледное и сухое, так и словно бы — ещё увядающее и усыхающее, скулы, как и никогда ранее, продирающие кожу щёк, нос — ставший ещё более сгорбленным, увеличившись будто в горбинке, как и ямочка посередине угловатого подбородка — глубже, а узкие губы — истощённей и суше, растресканней из-за постоянных покусываний, тёмно-карие глаза — будто и ещё больше почерневшие, отдав весь свой свет и блеск, разменяв и хрусталики — на полноту и глубину, черноту же зрачков, пока и высокий же лоб — прямо-таки и обтянул кость черепа, а тёмные широкие брови — то и дело хмурились, сводясь на переносице и над ещё и покрасневшими яблоками глаз, с сощуренными и сведёнными между собой распухшими веками с короткими чёрными ресницами. Весь её вид говорил, да и «кричал» — об обезвоживании и сухости; болезненности — всего и сразу. Но и его же и остальных — интересовало иное: совершенно незнакомое ей. Но и, как видно всё, знакомое — ему и им!

— Нет! — Вновь твёрдо произнесла девушка, заламывая свои бледные и длинные пальцы рук: насколько это было возможно — в съехавшей с плеч чёрной вязаной кофте и металлических же наручниках; пока и сами же руки — были сведены за спиной и спинкой же серого деревянного стула. Белая футболка, ещё оставшаяся таковой и на ней, казалось, уже и зря, и не в сравнении же ещё с робой, ведь и ещё больше холодила. И пусть под низом был ещё и белый же комплект нижнего белья — она словно была голой; и сидела же в оковах с цепью, как и на цепи, нагой: без них, тёмно-синих джинс и чёрных кроссовок!

— Вы уверены? — «Да что происходит, господи! Что?.. Почему я? Причём тут — я?.. Почему меня вытащили из моей кровати посреди ночи и привезли сюда? Что я сделала?.. Я же была — одна… Да! Весь день и вечер. Да и ночь!.. Почему же теперь я сижу — здесь?.. В пустой и холодной комнате. На этом скрипучем и расшатанном стуле… И перед этим мужчиной!.. Вязаная кофта — не греет совершенно. Как и футболка… Как и все же остальные вещи. И обувь!.. А ещё больше только морозит — за счёт дырок, потёртостей и… Влажности — всего остального!.. А всё — из-за дождя. Да!.. Ведь и мало того, что протащили под ним — до своей же сине-белой машины; так ещё и её металлическая крыша протекала — всю дорогу: и надо же, какое везение, прямо — надо мной!.. Волосы — мокрые и жирные! Кроссовки — хлюпают… И вот-вот — разойдутся по швам и подошва отклеится! Ладно ещё косметики на лице — нет: было бы — гораздо хуже. Хотя куда уж — ещё-то?!..».