(Cover — Mary Gu)
Девушка в больничной палате прибирает взрослые мужские вещи в коробку и, дойдя, наконец, до фото троих на тумбе, себя и… отца, мать же — «подогнута», вытаскивает его из рамки, разворачивая. Долго смотрит!.. Но и когда всё же чувствует слёзы на щеках — бьёт рамку со стеклом о стену, забирая фото с собой, положив его — поверх всех же вещей в коробке, и выходит из палаты и больницы; по пути — ещё сбрасывая с себя халат и бахилы: и оставаясь — в чёрном платье под таким же пальто; и в цвет же им — туфлях! Достигнув же своей машины — быстро убирает коробку в багажник. Так же молниеносно — открывает первую дверь слева, со стороны водителя, и падает на водительское же сиденье, пристёгиваясь. Смотрит недолго — перед собой и в лобовое, вдаль и будто одновременно сквозь: куда-то и тут же в никуда. Затем утыкается головой-лицом в руль — и… вдыхает-выдыхает некоторое время: собираясь с остатками сил и осадками же эмоций. После чего — утирает наконец глаза, нос и рот и заводит машину, выезжая с парковки больницы! И, спустя время прямой и асфальтированной дороги, съезжает на обочину, подъезжая затем к кладбищу. Выключает зажигание и кидает быстрый взгляд в сторону правого пассажирского сиденья… с цветами. Берёт их, выходит из машины, закрыв её, и идёт по дорожке кладбища… с опущенными вниз бутонами чётного количества чёрных же роз! Подходит к небольшой группе людей, что почти уже и рассосалась, но и всё ещё стоит в небольшом количестве то тут, то там и… у двух же памятников: только-только «насыпанного» с крестом и уже «утрамбованного» с камнем. Садится на корточки у креста, укладывает цветы — и смотрит в… свои же глаза напротив, хоть и мужские и… отцовские; справа же — материнские! Сидит так какое-то время — в молчании. Затем поднимается — и подходит к своей бывшей воспитательнице, «второй маме», из детского дома. Остальные — её не так волнуют: никого из них она не знает! Как и родителей, собственно. Что сразу же отдали её, променяв на «минутные удовольствия»: каждый — в своём извращении. Но и эти — хотя бы были! А те — появились только сейчас: чёртовы сожалеющие, соболезнующие и сострадающие; да плакальщицы, те ещё «актрисы погорелого театра», выглядят куда правдоподобнее «плачущими за деньги», чем «эти» и «не»! Обнимает её и принимает соболезнования — лишь от неё: она была, есть и… знала. Всё — знала!.. И была рядом. И едет затем с ней «домой», с улыбкой вспоминая по дороге и внутри уже самого детского дома — прожитые годы по «доске воспоминаний»: легко находя себя почти и на каждом из — предпоследней и по «выросту». Как и затем — двухэтажную кровать: со своей нижней полкой… в самом углу! Просит немного времени: побыть с собой. И ей даже разрешают — полежать на ней: понастальгировать. Чем она и пользуется: и незаметно для себя — даже и засыпает! А когда просыпается — видит в зеркале слева от себя… «себя» же; только — маленькой. С грустными глазами и вытянутыми руками… кофты, «драными» штанами и побитыми кроссами, неряшливыми косичками-хвостиками и… огорчённо-сметённую: готовую вот-вот — и… расплакаться! Встаёт. Подходит и… Садится перед ней — на колени! Касается руками стекла и… Вдруг!..
Развязка 1.
Девочка напротив — начинает плакать навзрыд! С каждым разом — лишь ещё сильнее: подвывая, выстанывая и набирая громкость. Почти уже — и крича! И параллельно где-то, на очередном же витке своей истерики — ещё и бьёт само стекло снаружи… из зеркала же внутри! Девушка закрывает уши и глаза, а когда вновь открывает — понимает, что кричала… она. И стекло разбилось — от её рук: сильного их к нему приложения. Зеркало же, как и всегда, цело. Только руки — разбиты: в мелких ранах от осколков и… кровят! И, стараясь не испачкать всё тут и до конца уж собой, она аккуратно встаёт из осколков, что и кое-как с себя стряхнула без рук, тянется лишь пальцами к внутреннему карману пальто, где скорее всего уже и не платок, а мокрый кусок ткани, та же и половая тряпка, и всё же, заодно же ещё и обеззаразит «солью» раны, и, неожиданно даже для себя, уже и забыв про него, как и про то, что платок в другом кармане, находит в нём… конверт с подписью: «Жить». Тут же вспоминая — и про его «собрата по несчастью» с не менее коротким, но и вполне однозначным посылом: «Лить». И нет, ей не жалко! Ни себя. Ни родителей. Ни этого «презента», который она оставила им в момент, когда её забирали в приют!.. «Карманные деньги». Которые она не потратила — копила: с надеждой на лучшее; и тут же — подготовкой к худшему! Он им был — куда нужнее и важнее, чем ей и… «её». Чем она же сама! Ведь и в нём — были деньги. Доходы!.. Когда и с ней же — лишь одни расходы и… Траты! В своём же и сама, для себя — забрала лишь свою фотографию: из первой группы детского сада — в бело-синем сарафанчике, с белым бантом и… аляпистой жидкой кудрявой чёлкой. Чтобы не забывать. Чтобы помнить!.. Что всё, что у неё было, есть и останется после всего, всех и вся — это она сама, «самая» и… для себя: та и той же всё «маленькой девочкой», что, может, была, а может, и не была в стекле и… напротив, но зато и всегда была — душой, «зеркалом» и… «под сердцем» же. Буквально!..
Развязка 2.
Девочка напротив — начинает плакать навзрыд! С каждым разом — лишь ещё сильнее подвывая, выстанывая и набирая громкость. Почти уже — и крича! И параллельно где-то, на очередном же витке своей истерики — ещё и бьёт само стекло снаружи… из зеркала же внутри! Девушка закрывает уши и глаза, а когда открывает — понимает, что малышка… так же всё и стоит напротив: но и теперь — будто и куда «живее»; хоть и касаться к ней и её же самой — ещё боится. Но и успокоить-то до конца — как-то надо: она же — всё ещё плачет и дрожит; вот-вот готовая и продолжить, уже и из-за разбитого стекла, как первый испуг и шок схлынет! И, собравшись, всё-таки дёргается к ней — прижимая её к себе, вжимая в себя и… сжимая же собой. И сама же затем ещё — начинает плакать за и вместе же с ней, продолжая держать её крепко, утыкая и утыкаясь же сама в её шею! Маленькое тельце — холодное. Неживое… Но — и не пугает!.. Ведь знает, что её — как бы и нет. И что это даже — скорее всего, а там «точно» и «именно»: сон. Но и чувствует желание — согреть. Спасти и… Спрятать. И делает — это! Когда же и обе успокаиваются — смотрит вновь и… в свои же глазки напротив. Улыбается!.. И лезет рукой уже не в правый, неосознанно даже и для себя, а в левый внутренний карман пальто, извлекая из него… то фото троих!.. Что и почему-то так и не осталось в коробке: хотя она помнила, что клала его туда — поверх вещей. Точно — «сон»! Так ещё — и «осознанный»! Отдаёт «копию» девчушке, подворачивая с двух теперь уже краёв, оставляя только серёдку и… себя-её же! Девочка улыбается во все свои имеющиеся четыре передних сверху и снизу зуба, принимая подарок. Мнёт его в своих ручках какое-то время, а затем разворачивает и… прижимает к себе, будто и плюшевого мишку обнимая! И девушка, всего на секунду опустив взгляд вниз, охает, видя теперь — только их двоих: и как сама, стоя, а при преломлении света и «сидя» за её спиной — обнимает её! Вновь смотрит на малышку — и резко просыпается!.. Видя теперь и в дверях же — лишь свою воспитательницу. А стекло в том месте, где оно и было, нет. «Как его — и не было»!..
Я хотела твою фамилию
(Cover — Мари Краймбрери)
Девушка сидит на крыше машины в свадебном платье: в тёмном павильоне и на фоне белого же экрана — с кадрами его выбора и примерки, приглашения гостей, семьи, родных и близких, друзей, подруг и знакомых, заказа зала и еды, алкоголя, тамады и развлекательной программы… И всё же это — вместе!.. Они — не верят в «приметы». Вдвоём!.. А верят — в них: «себя»! Но и пока не подходит время венчания, ЗАГС’а с алтарём и… её же одной — у него. А его — нет! Пять минут. Десять!.. «Нет» — в принципе. Не приехал же — даже. С другой! Как и сейчас же всё… И под ней. В машине!.. Пока и на фоне же всё — она в слезах и выбегает. Убегает и… Идёт так — по улицам!.. Дворам и площадям. Под дождём и… По лужам!.. Зато — в платье. Да!.. И с букетом! Дважды: «да». Машина же — ещё и освещена изнутри фиолетовым светом и крутится на подиуме-платформе, пока она поёт в его кожанке полулёжа-полусидя, то прижимаясь лбом и плача, то спиной и смеясь: время от времени — ещё и стуча руками по крыше! Затем — в ней появляется ещё и белый дым: ни капли не скрывающий собой и под себя же — их руки на стекле у водительского… и их влажные же разводы после! Кон-ден-сат. Да-да!.. А рядом с ней — такие же потерянные и одинокие, брошенные танцующие (не)пары: где-то — одни парни и в костюмах, где-то — и одни девушка… как она! Спускается с помощью них на багажник, почти и съезжая, открывает его с одного «совершенно определённого приложения-движения» тазом к нему, параллельно же и с тем, что происходит в салоне и куда «реалистичнее», со стороны же и всё той же (не)той, и достаёт… свой букет: с лицом того самого «хорошего парня», что и не нёс же за спиной и не прятал в рукаве ничего кроме, когда же напротив и оппонент, «напротив» же, нож! И, зычно хлопнув крышкой, отходит от машины, чтобы затем и при своих же кадрах с грязным и рваным платьем, «упавшим» букетом и на мостовой, под грозой и громом, перед этим отослав и послав добрую часть «Помочь» и «Подвезти», бросает цветы в экран, будто бы и «разбивая» его! После чего — осыпаются порванные фотографии и паспорта. Штампы и заявления о браке!.. Камера отъезжает. Резко зажигается белый свет и… Она — в «мягкой комнате» и смирительной рубашке! Как и остальные такие и не: буйные и просто оставленные. А по ту сторону «решётчатой двери» — мир, живой мир, которому не нужна… такая душа. Как и телу! Что даже и не представляет перемен-проблем, продолжая существовать, смотря на протекающую «под ногами» воду и даже не замечая, как так же утекает и сама жизнь!..
Безысходность
(«AM-A-S» — Гузель Хасанова)
…Это всё — она делает!.. Да-а-а. Точно!.. А кто: «она»? «Мать», конечно! Не я. Не-е-ет!.. Красиво же… Красиво — вышивает! Рисует и… Нет. «Пи-шет»! Да. «Рисую» — я. А пишет — она. И… Пишет — картины. Пишет — красиво и!.. Лучше — меня. Пишет и… Всё — она. «Луч-ше» и!.. А я — никак. Ни-кто и… Ни-что! Да. Определённо!.. Ведь и не она же мне ещё сама это и так сказала, а я. Я!.. Сама и… Себе! Да. Вот только и уставала — я, а не… не она! И всё же это, и даже больше, было — у меня, а не… не у неё! Висело — у меня и… Стояло — в полках!.. У меня. Но… да. Ей же и вновь всё, вся и все — виднее! Она же — была и в моём же детстве: моим Дедом Морозом; что и постоянно же «как-то» проникал, через двойной стеклопакет на пятом этаже деревометаллического балкона с пластиковым окном и дверью, за письмом. А после — и приносил же подарки под ёлку! И дело ведь не в том — те или не те. Так же!.. Не входя же — через дверь. Ту!.. Да и входную. Будто бы и из воздуха! В котором и пропадал, просто исчезая: если приносил их вдруг и под дверь. Да и так «тихо» затем сбегая по ступенькам, что и… не подумаешь же, что он умеет летать! Да и он же — не умеет. Умеют — его друзья эльфы и помощники олени!.. Они-то, видать, и бегали по этажам, будучи на посылках. Как и его же всё внучка — Снегурочка и… Удобно же, однако, устроился старый! Неприятно… Но ведь и ни капли не неожиданно, что и пока она была в квартире и рядом со мной — это всё и за: делали её же подруги и друзья! Да и потом, когда мы уже разъехались и… вновь, узнала же, где я живу и… сама уже принесла всё это, подарки и… не, чтобы только лишь: с ума меня окончательно свести! Будто бы мне и нашего с ней «отражения» на пару и… одного — не достаточно: чтобы с ума сойти! Сначала — высветляя и отращивая волосы. Затем — вытемняя и состригая… Красясь и не. Выдёргивая брови почти под ноль и… «отпуская»!.. А уж про съеденные на пальцах рук ногти, до ног — ещё не добралась, но ведь и ещё не вечер, а и особенно на «особенном» же, «нашем» с ней, отзеркаленном и… одном — вообще можно промолчать. Как и об умышленно-насильном убийстве её же в себе: самоубийстве — женственности и… женщины! И откуда она только узнала мой адрес? Я ведь с ней и не, рядом — уже давно не живу и не общаюсь! Как и она: не живёт и… не общается! А я?.. Живу? Или: существую?!..
ПАПА
(«AM-A-S» — ЛОЛИТА)
«Если я за что-то и “сяду”, то точно — не за совращение малолетних!».
…Точно. Да!.. Ведь и тогда — это полная задница: начиная самим совращением и, как это ни странно, самой же задницей малютки — и заканчивая в руках коренастого и взрослого мужчины; а про срок — и вообще можно промолчать: счастье — любит тишину! Да и по большей же части, не половине, «задница» — как раз таки и для него, во всех смыслах, ведь и сядет: только он. Хотя и, казалось бы, да, подумаешь — ну целует он взрослую!.. Что тут такого? А такого — лишь «внешне»!.. На деле же, уже и не теле, обнимает-держит — младенца… в полотенце: её душу и внутренний, ещё такой хрупкий мир, что может и на один прихлоп — разбиться; и на тот же притоп — раствориться. Его же и… Мой!.. Странный был — сон! А ещё странней — был перевёртыш «Лолиты»: в разрезе меня, «меня» и… моего же папы! И ведь не столько — в инцесте дело, сколько… это могла быть — и параллельная вселенная. Другой мир!.. Или «аллегория» на то, как я вверяю ему душу — беспрекословно. Бескомпромиссно и… безвозмездно! А могло быть — и уже действительно «крайнее» сходство с матерью: после которого — выбрасывается не только косметика и её же вещи, обувь на «донос», но и все возможные и «не» параллели между нами; что так и тянутся, не став вдруг и… перпендикулярами. Векторами!.. Чтобы и с низкого старта — и… вверх. Ввысь!.. Куда-нибудь! Только — отсюда и… От меня!.. Чтобы не пришлось отрезать палец, как «Хвосту», и делать ноги-лапы: пока они уж окончательно — ни прижучат и… ни задушат; фотографиями, видео и… воспоминаниями-снами! И пусть не до конца, но… Там ведь — уже подключится собственное тело, наученное тяжким опытом-трудом, и… Буквально!.. «У мальчиков — сделай табуретку. У девочек — сплети верёвку. Где-то между — намути мыло. Без спирта, чай, никуда!.. И вот тебе и альтернатива — Табуретка. Люстра. Шарф». Но только и стоит ли это того, на самом деле, если и куда больше — именно от папы? А кавалеров «от мамы» — можно и потерпеть: в их же всё и отсутствие!.. Ведь и странно бы было и мне — искать и в них же: вновь папу. Или нет?.. А как же сон, да? А как же и явь?.. И где хватило «нелюбви» её, чтобы… уже и полюбить хоть кого-то; и «полюбиться» — самой: докормив уже этого «сглаженного» уробороса собой-им же и… отрастить новый хвост; без страха и… упрёка. «Тебя сглазили, милая!.. Так любить — нельзя». Вот только и почему это решила единственная и… главная женщина — в моей жизни? Почему не разучила «любить» их: а разучила — «себя»? Таким, действительно, должен был быть мой первый опыт: «баланса-равновесия-гармонии»? Или это сбой? Ведь так — нечестно. Несправ… А хотя да!.. И именно. Точ-но!.. Чтобы не искать мне её и по сердцу, которого нет, а по внешности… Но и я — не лукист! Да и… «папина же дочка»!.. Не по внешности! Тогда — по сердцу и… папы. «Дальше — не может быть хуже!»..
SHENA? | Анна Шульгина
(Cover — SHENA? Анна Шульгина; «AM-A-S» — «Вендетта» / domiNo; «Хирург», «Ученик», 2001–2002 г., Автор — Тесс Герритсен; «Лягушки» / Лампасы)
Анархия: Детский дом и «Старый» воспитатель
«Неблагодарная участь второго воспитателя, мужчины, в детском доме, не так ли?». Незавиднее «-учителя», м-!.. Чи-ка-ти-ло. Хотя!.. Если выбирать из двух зол и… При не наличии опять же этого самого выбора… Уж лучше — тот, кто дарит плюшевых мишек, чем… «Животное из кустов или?.. Зверь и… в лицо!». Цветок или нож? Не дай же мне и в этот раз пожалеть, что я выбрала не того… опытного учителя, муж-чи-ну, и… по жизни!
ebooksa