Его товарищ умолк. Но женщина продолжала сопротивляться.
Субудай обратил на нее свой взгляд и нахмурился. Одежда на ней добротная, даже богатая. Наверное, дочь какого-нибудь знатного семейства, где всех, возможно, уже перебили. Ее темные волосы, перехваченные серебряным обручем, растрепались, и длинные пряди болтались, пока она вырывалась из рук воинов. Женщина посмотрела на Субудая полными ужаса глазами. Он уже собрался было отвернуться: пускай проваливают и делают с ней все, что захотят. Но сами воины были не настолько пьяны, чтобы осмелиться уйти без его разрешения. У Субудая сыновей в живых не осталось, а дочерей не было вовсе.
– Оставьте ее, – скомандовал он, дивясь собственным словам. Он был командиром изо льда, человеком без эмоций. Чужие слабости он понимал, но не разделял их. А этот собор ему чем-то приглянулся – может, своими высокими сводами. Он убеждал себя, что его сердце тронула красота строения, а не животный страх девчонки.
Воины тут же ее отпустили и ринулись вниз по лестнице, радуясь, что ушли от наказания, а то и кое-чего похуже. Когда смолк торопливый перестук их шагов, Субудай обернулся и вновь оглядел город. Москва теперь горела ярче и дружнее. К утру бо́льшая часть города превратится в пепел, а камни так разогреются, что сложенные из них стены треснут и полопаются.
У себя за спиной он расслышал всхлип и негромкий шорох: женщина осела по стене.
– Ты меня понимаешь? – поворачиваясь, спросил он на цзиньском.
Она смотрела безучастно, и он вздохнул. Русский язык не походил ни на один из языков, на которых он мог изъясняться. Кое-какие слова Субудай выучил, но явно не те, чтобы дать ей понять: она в безопасности. А между тем она по-детски пристально продолжала на него глядеть. Что бы сейчас почувствовал отец? Девушка понимала, что обратный путь вниз по лестнице ей заказан. Около церкви и по прилегающим улицам бродят лихие люди – буйные, кровожадные, пьяные. Далеко ей не уйти. Уж лучше оставаться на звоннице: здесь хотя бы тихо. Когда несчастная, подтянув к груди колени, тихо и горько заплакала, Субудай тягостно вздохнул.
– А ну, замолчи! – бросил он, внезапно разозлившись оттого, что она нарушила этот краткий миг покоя.
Он обратил внимание, что она босая: то ли потеряла сапоги, то ли их сняли. Ее босые ступни были исцарапаны.
От тона Субудая она умолкла, а он какое-то время смотрел на нее, пока она сама не подняла на него глаза. Тогда он протянул раскрытые ладони, показывая, что не вооружен.
–
Он терпеливо ждал, и она немного осмелела.
– Анна, – произнесла она, а затем последовал поток слов, Субудаю совершенно непонятных. Свой словарный запас на русском он уже исчерпал.
– Оставайся здесь, – сказал он, жестом обводя звонницу. – Здесь ты в безопасности. А я теперь пойду.
Багатур двинулся мимо нее. Вначале Анна испуганно вздрогнула и отпрянула, а когда поняла, что он собирается спуститься, то вскрикнула и заговорила вновь, широко раскрыв глаза.
Субудай подавленно вздохнул:
– Ладно, ладно. Субудай остается. Но только до восхода солнца, ты меня поняла? Потом я уйду. И воины уйдут со мной. А ты тогда отыщешь свою семью.
Увидев, как он поворачивает обратно к окну, Анна решительно двинулась вглубь звонницы и, по-детски шмыгнув носом, уселась у него в ногах.
– Чингисхан, – сказал Субудай. – Слышала это имя?
Увидев, как ее глаза расширились, Субудай горько усмехнулся: