– Еще бы! О нем будут говорить еще тысячи лет, Анна. Даже больше. А вот про Субудая – нет. Его и не вспомнят – человека, что одерживал для него победы, служил ему верой и правдой. Имя Субудая – лишь дым на ветру.
Анна не понимала, но голос воина успокаивал, и она, подтянув ступни к груди, свернулась у его ног калачиком.
– Теперь его нет, девочка. А вот я остался в одиночестве за мои грехи. Вам, христианам, думаю, это понятно.
Она смотрела все так же безучастно, и ее непонимание заставило Субудая выговорить слова, давно лежавшие на дне души.
– Жизнь моя мне более не принадлежит, – тихо сказал он ей. – И слово мое не имеет цены. Но долг остается, Анна, покуда я дышу. Таков мой удел.
Было заметно, что на холодном воздухе она дрожит. Тогда, со вздохом сняв с себя подбитый мехом плащ, Субудай укутал ее так, что осталось одно лицо. Без теплой ткани на плечах Субудая вскоре начал покалывать морозец, но это неудобство его нисколько не тяготило, скорее наоборот. Дух его пребывал в смятении, сердце снедала печаль. Положив руки на каменный подоконник, он ждал рассвета.
При виде Сорхатани Яо Шу вскипал от злости. Воздух во дворце и тот теперь был не таким, как прежде: он тонко благоухал
Другая бы на месте Сорхатани потихоньку передала земли и титулы сыновьям. Угэдэй, разумеется, рассчитывал именно на это. Но Сорхатани стремилась к большему. Только нынешним утром Яо Шу был вынужден поставить свою подпись на указе о выделении ей из ханской казны денежных средств. На бумагах стояла личная печать Толуя, и Яо Шу не мог отказать его вдове. Под его кисло-скорбным взглядом целые груды золота и серебра упаковали в деревянные лари и передали телохранителям Сорхатани. Оставалось лишь гадать, на что она пустит драгоценный металл, которого хватило бы на строительство дворца, или поселения, или даже мощеной дороги посреди пустыни.
Сидя сейчас перед Сорхатани, Яо Шу беспрестанно повторял в уме буддистскую мантру, стараясь мысленно успокоиться. Эта женщина принимала его словно подчиненного, прекрасно осознавая, что подобное обращение коробит ханского сановника. От него не укрылось, что чай им подавали слуги самого Угэдэя. Безусловно, Сорхатани намеренно выбрала тех из них, которых Яо Шу знал лично, и все для того, чтобы продемонстрировать свою власть.
Принимая пиалу, Яо Шу хранил молчание. Чай он пригубил, отметив про себя качество цзиньского листа. Должно быть, из личных запасов хана – невероятно дорогой, доставленный с плантаций Гуанчжоу. Ставя пиалу, советник хмуро подумал: «Надо же, всего за несколько месяцев эта женщина сделалась для хана незаменимой». Ее энергия потрясает, но еще больше впечатляет то, как искусно она угадывает нужды и желания Угэдэя. Особенно уязвляло, что он скрупулезно выполнял все приказы хана, не нарушал покоя и уединения повелителя. Советник служил Угэдэю верой и правдой, ничего против него не замышлял, и вдруг эта особа с шумом ворвалась во дворец и в одночасье присвоила себе власть над слугами, да так, будто имела на них право с рождения. Помнится, не прошло и дня, как она проветрила и обставила себе покои рядом с покоями Угэдэя. Слуги восприняли это как должное, поскольку так якобы распорядился хан. Хотя Яо Шу подозревал, что она стократ преувеличила слова хана, Сорхатани впилась в придворную жизнь, словно клещ в кожу. Сейчас он внимательно следил за тем, как она пьет свой чай. Его внимательные глаза подмечали, что платье на ней драгоценного зеленого шелка, волосы уложены и закреплены серебряными брошами, а лицо припудрено так густо, что кажется фарфоровым, такое же прохладное и совершенное. Выглядеть и держаться она старалась как цзиньская дама благородных кровей, и только на его взгляд отвечала со спокойной прямотой своих соплеменников. Взгляд ее сам по себе был Яо Шу вызовом, и он изо всех сил старался на него не отвечать.
– Хорош ли чай, советник? – спросила она.
Он учтиво склонил голову:
– Благодарю, чай очень хорош. Только я хотел бы спросить…
– Удобно ли тебе? Может, приказать слугам принести валик для спины?
Прежде чем ответить, Яо Шу потер мочку уха.
– Валики мне не нужны, Сорхатани. Но мне нужно разъяснение приказов, которые были доставлены прошлым вечером в мои покои.
– Приказов, советник? Я так полагаю, подобные вещи решаются между тобой и ханом, разве нет? Понятно, что это не моего ума дело.
Глаза собеседницы были простодушно распахнуты, и Яо Шу скрыл свое раздражение, велев слуге налить еще чая. Он отпил ароматную, слегка терпкую жидкость и лишь после этого предпринял следующую попытку:
– Насколько тебе известно, Сорхатани, стражники хана не позволяют мне с ним общаться.
Признание, что и говорить, унизительное, и Яо Шу, произнося его, зарделся, одновременно недоумевая, как ей так ловко удалось встать между Угэдэем и остальным миром. Все в окружении хана спешили исполнить его желания. Сорхатани же их игнорировала, с Угэдэем обращалась как с неразумным дитятей. По дворцу шел слушок, что она носится с ним как наседка с цыпленком, а он, вместо того чтобы вспылить, находит облегчение в том, что его так опекают. Надежда была, пожалуй, лишь на то, что хан скоро выздоровеет, выдворит эту лисицу из дворца и возьмет бразды правления в свои руки.