Она умолкает на секунду, подыскивая слова.
– Мы принимаем за любовь разные вещи, ею не являющиеся, – возражает Альхараке. – Секс, например.
Сокас укоризненно смотрит на архивариуса и в отчаянии указывает на двух женщин:
– Ради бога, дружище. Здесь дамы все-таки.
– Уже давно никто в здравом уме так не влюбляется, – настаивает собеседник, не принимая возражений. – Похищения и всякое такое. Все это вышло из моды, как немое кино.
– Хочешь сказать, любовь – чувство несовременное? – любопытствует Елена.
– Именно.
– Какая бессмыслица, – возражает Сокас.
– Ничего не бессмыслица, – упорствует Альхараке. – В век технологии, сюрреалистической механизации и бесчеловечной массовой резни невозможно по-настоящему влюбиться.
– Что значит для тебя «по-настоящему»?
– Ну, так. Как в старину.
– Ты считаешь?
– Я уверен. Человечество утратило необходимую нравственную чистоту.
– Чтобы любить, необходима нравственная чистота? – спрашивает Назарет.
– Для того чтобы верить в искреннюю любовь – без сомнения… То, что мы сегодня называем любовью, – не более чем ярлык, который мы наклеиваем на собственное тщеславие, чтобы подороже продать некий товар сомнительного содержания.
– Изобретение капитализма, – в шутку подсказывает Елена.
– В каком-то смысле.
– Но, возможно, так было всегда.
– Наверняка. Однако раньше, по крайней мере, отдавали должное сладкому обману. Достаточно было появиться какому-нибудь поэту, и тебя уже тянуло в цветущий сад… Сегодня у всех глаза слишком широко открыты. Взрывы бомб открыли нам глаза.
– А я думаю, романтическая любовь и сейчас может быть спасительной соломинкой, – замечает Назарет. – Утешением и убежищем, необходимым как никогда в наше трудное время.