Альхараке шутя соглашается:
– Я готов принять любовь как убежище или как иллюзию. Укрытие, как принять болеутоляющее, если я тебя понял как надо… Но ты права.
– В чем?
– Слово «любовь», как мы его употребляем, означает всего лишь практический ресурс: человечество изобрело его, чтобы прикрыть сладострастие, эгоизм, борьбу за территорию и сохранение вида.
– Какая проза, – раздраженно вставляет Сокас. – Ты отрицаешь любовь, которая оставляет в человеке след?
– Да… Разве что в макияже у женщин и на воротничке рубашки у мужчин.
– Ну до чего ты любишь изображать циника, – с упреком говорит Назарет.
Архивариус довольно смеется и опустошает рюмку.
– Значит, для тебя любовь – всего лишь обман, так? – настаивает библиотекарша. – Эгоизм и притворство.
– Социальный трофей и предмет удовлетворения. Греческие
Назарет и Сокас смотрят на Елену, им обоим не по себе. Надо всеми снова витает призрак Масалькивира, но Елена невозмутима.
– Или больше никого, – мягко дополняет она.
– Значит, вы все отрицаете вечную любовь? – спрашивает Назарет.
Альхараке разводит руками – мол, для него ответ очевиден.
– Любовь как сердце, пронзенное стрелой, – это просто шутка. Изобретение романтиков. Которое давно устарело.
– Бывает, что любовь длится долго, Пепе.
– Если речь идет о чувствах и в такой ситуации, как ты говоришь, тогда нужны другие слова: дружба, привязанность, душевный покой, привычка… Но страстная любовь на всю жизнь, под звон колоколов и пение птичек, толкающая на жертвенное самоотречение, – сегодня это годится только для поэтов и писателей, которых продают в киосках на железнодорожных станциях.
– Вполне достойное место, – протестует Сокас, задетый за живое. – Станционные киоски – маленькие храмы народной культуры путешествий.
– Хотите сказать, в наше время нет места героической любви? – не отстает Назарет. – Нет места для тревожного ожидания, пьянящих объятий, тоски в разлуке?
Она говорит так, словно хочет сохранить хотя бы крупицу надежды; однако архивариус непоколебим.