Приближался Новый год, в тот день утром вышли во двор, а у порога – нарисованный детьми узор праздничный для нас – ранголи. И корзинка с фруктами от семьи Манжу. Солнце встает в дымке, а по черному, вспаханному, чуть сверкающему от росы полю идут слоны, на них сидят погонщики. Вошли на хутор, стоят, выше наших мазанок. Погонщики спешились, поливают слонов из шланга, подведенного к цистерне. Рядом детское белье сушится на веревке, женщины моют посуду, слоны переминаются, кивая, мы сидим на нашем крылечке, смотрим, и так хорошо на душе от этой будничной фантасмагории.
Манжу поехал в районный центр привезти нам козлятины для новогоднего гриля на костре, который мы собрались развести ближе к полуночи у нашего лаза в заповедник. Что и сделали, вернее, я, без Таи, она осталась в нашей светелке. Так, похоже, и встретим Новый год порознь. В этот раз совсем уж несуразный повод. Увидела, как я фотографировал ту длинноволосую девочку, снова затеявшую шумное плесканье с детьми у кадушки. Даже не голая на этот раз, в трусиках. Я вдали стоял, снимал с приближением. И что? И все. Черт его знает, что в ее голове творится. Вот все вроде хорошо, потом вдруг – щелк, и все. Мало мне подозрений на связь с Зубаиром, теперь еще и это. Хотя причина может вовсе и не здесь быть. Как и у меня, когда вдруг резко ей отвечу.
Манжу привез копытца и сухожилья, молодец, именно на шашлык. А костер хорош, постелил одеяльце, обустроил все, тьма, заповедник в шаге, шорохи, слоны, тигры, красота. Даже чуть страшновато ходить туда за дровами, но это я себя подзуживаю, козлятина уже почти готова, час до Нового. Как же она всякий раз умудряется именно в этот момент воткнуть иголку. Нет, идет. Села рядом. И лицо в отблесках такое красивое. Прилегла, положив голову мне на колени, так и смотрели в огонь, молча, осторожно трогая друг друга, как впервые.
Думали сразу после Нового года уехать. Да хоть куда, настолько сильное раздражение уже было от этих сафари с полным автобусом фотоохотников в гламурном камуфляже. И ныла тоска по настоящему лесу, нашему, пешему. То она пропускала сафари, оставаясь дома, то я. За два последних дня я видел трех тигров, она – пять. Это уже превращалось в зоопарк.
Вспомнил, как в том заповеднике с дивным именем Умред-Кархангла я все никак не мог выследить тигрицу Т-9. Мы были на служебном джипе, но не сафари, а с компанией змееловов, молодых ребят, которым нас передоверили другие змееловы – из Нагбида, у них у всех связь друг с другом. А рядом с водителем был старый опытный егерь, отец одного из ребят, теперь он на пенсии, но взялся показать заповедник. И, конечно, тигров – он знает, где и как их найти. И вот день за днем прочесываем лес и возвращаемся ни с чем. Он нервничает, чувствуя неловкость перед нами и перед ребятами. Наступает последний день перед нашим отъездом, до темноты остается около часа. Помню, как я прикрыл глаза и одно за другим выключил в сознании все… вообще все, остались только лес и она, Т-9 – как едва ощутимая блуждающая точка, на которой и сосредоточился всеми силами. И началось. Я просто шел на нее – внутри себя, прикрыв глаза, и говорил водителю на лесных развилках: здесь налево, теперь направо… Я вовсе не склонен к такой эзотерике, но там действительно открылось какое-то, что ли, энергетическое зрение, чем ближе я был к ней, тем интенсивней горела эта точка – вот, совсем рядом, стоп – и она вышла из-за куста, Т-9, ближе некуда.
В один из дней, возвращаясь с сафари, я тормознул на пустынной дороге рикшу и ехал с ветерком полями-лесами, за рулем парнишка, легкий такой, пританцовывающий на сиденье, вдруг оборачивается и – не говорит, а вспевает всем своим телом: жизнь прекрасна, да, друг?! Еще как, отвечаю, еще как! А живет он в деревушке Маги, где два кола, два двора. А потом, в той же деревушке, идет мне навстречу человек – бос, сед, белая тряпка на бедрах, а на голове вязанка зеленых ветвей, и так улыбнулся мне, что я покачнулся. И подумал: на чем же все держится в мире? На этой улыбке. Нет, еще вот на чем: сегодня два слона стояли под деревом и, подняв хоботы, сплетали их в иероглифы, и улыбались распахнутыми ртами, и сыпалась листва с дерева в косом солнечном луче.
Неподалеку от нашей Диканьки стоит деревушка Малали, там ближайший продуктовый киоск, куда и отправилась Тая – немного пополнить наши запасы, а то как-то совсем мы обнищали, не успевая с этим из-за сафари и прогулок. На окраине этой Малали банановая плантация, где уже пару месяцев ночует тигрица с тремя полуторагодовалыми детенышами, земля там от перегноя теплее по ночам. И, уж поскольку ночует, грешным делом уложила за это время четырех коров. Крестьянам выдали компенсацию. Лесники не раз пытались ее спровадить – не получалось. Тигрица каждую ночь выходила из заповедника где-то рядом с нашим хутором, и мы не раз прислушивались к шорохам за окном и молчанью собак, поскольку, чуя тигра, они смолкают и жмутся к домам. Тая долго не возвращалась, я уже начал немного волноваться, но не из-за этой истории, днем все безопасно – тигрица в джунглях.
Наконец она пришла. Выдохнула. Рассказала. Там столпотворенье. Тигрица с детенышами на плантации. Окружили всей деревней, крестьяне с лопатами, мотыгами, факелами. Лесники с ружьями подъехали – несколько автобусов из района. Сжимают кольцо, нервы у всех на пределе. И Махеш там. Пытается отогнать крестьян, но те слишком возбуждены. Тигрицу не видно, она где-то в глубине плантации, то с одного краю мелькнет, то с другого. Из толпы летят камни туда. Вдруг она выскочила и рванулась к ближайшему егерю – не нападая, только предупреждая и защищая себя, и назад, к детенышам, скрылась. Началась неразбериха, стрельба отовсюду, вслепую. Ранены двое – пожилой крестьянин и Махеш. Тигрица прорвалась невредимой сквозь оцепление и ушла в заповедник, детеныши метнулись вглубь плантации и залегли.
Сварил кофе, сидим, пьем. Подошел Манжу, он тоже был там, показывает видео в телефоне, которое ему переслали знакомые. Рваная съемка, крики, суета, раненых грузят в машину скорой помощи: крестьянин, видимо, еще в шоке, не чувствуя ни боли, ни близкой смерти, вскакивает с носилок, что-то горячо пытаясь сказать Махешу, тот его укладывает, успокаивая, оба в крови. Крестьянин по дороге скончался, Махеш в больнице, по проселочным едут полицейские автобусы. Семье погибшего выдадут пять лаков, что около восьми тысяч долларов, деревня успокоится, но история еще не закончена: детеныши по-прежнему на плантации, тигрица ночью вернется к ним.
По-разному это происходит. В Казиранге крестьяне живут впритык к заповеднику на голой земле без леса и понимают, что животным он не менее нужен, и защищают там носорогов от браконьеров, которые спиливают им рога и продают в Китай. Ценой жизни защищают, на наших с Любой глазах это было. А в другом краю, где был с ней же, крестьяне забили самку леопарда, молодую мать, и повесили на дереве за то, что таскала их коз. А в пустыне Раджастана житель деревушки, отец пятерых детей, заслонил собой олененка от пули браконьера.
Как терпимы к нам звери. Память у них в рубцах и шрамах. Когда сталкиваемся с ними, еще подспудно надеемся на чистый лист в отношениях, ан нет – там уже до нас побывали, и один только запах наш вызывает ярость. Боль и ярость. А мы не понимаем – как же так, ведь мы же… вроде бы…
Похоже, в последние годы меня сильно отнесло в сторону от людей. В сторону… надеюсь, человека, но какого-то другого.
Крестьянина на следующий день отпевали под барабаны, потом сожгли. Жизнь Махеша вроде бы вне опасности. Всего несколько дней назад играли с ним в бадминтон, говорили о черной пантере, собирались отправиться вместе в тот лес за озером…
Мы еще раз, последний, съездили на сафари. Три тигра, леопард, два десятка слонов, бизонов, не говоря об оленях. В один день. Последним был тигр, глядевший в упор, близко, долго. Камера моя окончательно свихнулась – то затвор отказывал, то фокус плясал, то просто дисплей становился черным с надписью «выключите камеру!». Все верно. Не надо снимать, ты ж видишь, оно не хочет. Ни оно тебя, ни ты его. Давно пора вам убираться из этого волшебного и страшного леса, дарящего сверх меры и сверх меры же отнимающего. От этих дьявольских искушений. Поезжайте в Мудумалаи, в соседний штат Тамилнад, на голубые холмы Нилгири – и живите. Прямо с утра и поезжайте.
Ранним утром мы покинули нашу Диканьку и, сменив несколько автобусов, к вечеру оказались в соседнем штате Тамилнад в заповеднике Мудумалаи. Высадив нас, автобус исчез во тьме, мы остались одни на развилке дорог, там к нам и подошел, отделившись от этой тьмы, местный водитель Шаши и отвез на своем джипе в деревушку Масинагуди, ставшую нам на годы вторым домом. Вторым после Харнай. И поселились мы у Рахуля, а потом перебрались к Прабе с его женой Ладой и слугой Пушкиным в их гостевой домик у лесного озера и кромки джунглей. Там, в один из первых дней прогуливаясь у этого озерца, мы увидели семью мишек, почти как на том настенном коврике из детства, и присели под высоким кустом бамбука, не сразу заметив, что сидим рядом с храмом. Величиной с младенца. Четыре каменные фигурки: Гаруда, Шива и две его жены. Тысячелетние, сплоченные в зарослях под этим бамбуковым кустом. По ночам здесь бродят слоны, олени, днем пастухи пасут коз. Вот таким, наверно, и должен быть храм – незаметным, случайным, нигде, под кустом. А потом мимо прошел мальчик с удочкой и застенчиво попросил нас снять обувь. И благодарно сложил на груди ладони.
А днем позже мы отправились с Шаши на его джипе в джунгли. И впервые увидели маленькое чудо, которому тридцать четыре миллиона лет. Мышиный олень. Первородный, от которого все другие ветвились. Величиной с некрупную собаку, ноги как у свинки, во рту маленькие клыки. Одинок, робок, моногамен, за все эти миллионы лет не менялся. Стоял в кустарнике горестно и почти недвижно – похоже, все эти тридцать четыре миллиона лет.
А потом наблюдали за слоном с одним бивнем. Тем самым, которого видели месяцем раньше в Карнатаке, на тех сафари, куда ездили из Диканьки. Вот, оказывается, сколько этот бедолага прошел. Чтобы исподволь поглядывать, как из зарослей выходит слониха со слоненком. Второй свой бивень он потерял в битве с соперником. Шансов теперь у него на любовь и семью почти нет. Возможно, в прошлом у него с этой слонихой были какие-то отношения. Он тихо подошел сзади, намотал ее хвостик на хобот и легонько потянул к себе. С минуту она покачивала головой, обернулась и дала понять, что шутка исчерпана. Ну он и не настаивал: хоть так.
К нам в домик пришел знакомиться местный горе-змеелов Мурли, в очередной раз вернувшийся с того света. Рассказывал, что с кобрами работать сравнительно просто. Из положения «стойка» атакует она обычно только вниз под углом. Поэтому удерживать ее внимание рукой, тряпкой или покачиванием колена из стороны в сторону не составляет труда и не опасно, она не способна на длинный выпад, только вниз – к ступням, потому змееловы в крепких ботинках. Мне нравится это их «обычно». Обычно мы тоже… например, спим по ночам. Куда опасней, говорит, гадюка Рассела: молниеносный бросок без предупреждения. Скорость – в двадцать раз короче секунды. А яд – у крайта. Днем крайт не очень активен, а по ночам, вползая в жилища, жалит скрытно, нежно, почти безболезненно, как комар. Люди нередко умирают во сне. В течение нескольких часов яд отключает связи между нейронами, парализуя все, кроме некоторых участков мозга: человек с виду мертв, но сознание теплится. Таких не раз хоронили заживо.
Поехали на деревенском автобусе в Каргуди. Это маленький хутор в заповеднике, где живет племя ирула, водителям запрещено высаживать там приезжих, но нам удалось выйти. Побродили по дворам, фотографировали детвору и старух на завалинках, пили чай в одном из домов, посидели у маленького лесного храма Дурги, спустились к речушке, где рыбачили женщины с этого хутора, и решили немного пройтись по джунглям вверх по течению. Там-то и случилось.
Когда появилось стадо слонов, спускавшееся с холма напротив, Тая занервничала. Я сказал, что пока еще безопасно, что они свернут и пойдут по руслу. Что отсюда хорошие снимки… Но она уже быстро взбиралась по склону, сказав, что подождет меня наверху. Слоны, как я и предполагал, свернули, хотя и подошли довольно близко. Выключил камеру, ищу ее, зову – тишина. Густые дебри, черные овраги, солнце садится. Вышел на дорогу. Пустынно. Добежал до хутора, и там ее нет. Спустился к тем женщинам-рыбачкам, говорю им, используя те немногие слова, которые знал на тамильском: слон, там, женщина, нету, идем, идем! Они побежали со мной вдоль речки, быстрей меня, прыгая с камня на камень. Нету. Снова поднялся по склону, заглядывал в каждый овраг, лез сквозь заросли в ямы. Уже темнело. Что можно было думать? Упала, скатилась в один из оврагов, насмерть? Но вроде я все уже осмотрел. Или не все? Змея? Но у нее было бы около получаса жизни, она бы звала или попыталась бы дойти до меня. Смотря куда укус, смотря куда. Представил себе, что с ветки дерева, в лицо. Черт, черт… Или ткнулась глазом в колючую ветку, сук, такие заросли тут… Или виском… Совсем стемнело, ничего не видно уже. Поднялся на дорогу, дошел до хутора, спрашиваю людей, не понимают. Присел на автобусной остановке. Тишь, темень, пустынная дорога, через час ее совсем перекроют на ночь. Не доходит. Что ее больше нет на свете, не доходит. Лицо ее перед глазами. Лежит в лесу, на спине… На боку, лицом в землю… Не доходит. Что она сказала? Я подожду тебя наверху. Последние ее слова. Наверху. Именно. На том свете. Подожду тебя.