– Украинская повстанческая армия, – торжественно и почти с гордостью произнес очкастый. – Я окружной командир, меня зовут Артем Козорез.
– Значит, я на твоей территории? – понимающе кивнул Буторин. – И раз ты меня так допрашиваешь, то гнались за мной не твои люди. Ладно, теперь таиться нечего. Итак, понятно, что вы из ОУН. Я вам многого рассказать не могу, потому что я рядовой боец, а группа моя погибла. И командир погиб. И кому передать эти документы, я не знаю. Мы пытались прорваться в Полтаву, там нас ждали, но группа погибла, и я смог дойти только до Харькова. А эти документы наши люди захватили на передовой или в тылу у Красной армии. Я был в группе прикрытия, мы приняли пакет и стали уходить.
– У вас такая железная дисциплина или такое недоверие к своим бойцам, – с сомнением произнес Козорез.
– Я не могу ничего сказать. Я получил приказ, о большем мне никто не говорил. А ты сам бы стал лишнего говорить рядовым бойцам? А обманывать тебя мне нет никакого резона. Документы все равно в твоих руках, кем бы ты ни был. Так что либо напрасно погибли мои товарищи, либо ты используешь эти документы, передашь их своему начальству. В конечном итоге все мы сражаемся за Украину.
– Хорошо рассудил и хорошо сказал, – кивнул Козорез. – Как тебя зовут?
– Зови меня так, как звали в отряде, – Брат.
– Хорошо, Брат, отдыхай, а я займусь твоими бумагами. Наведу справки о тебе и твоей группе. Может, кто и выжил. Переправить тебя в Полтаву?
– Мне все равно. – Буторин пожал плечами: – Я человек одинокий, дом мой сгорел, так что все равно где воевать, все равно где помирать. Где прикажут, там и буду.
Максим проснулся, когда солнце было уже высоко. Запах прошлогоднего сена щекотал ноздри, сквозь толщу небольшой копны пробивалось утреннее солнце, которое уже согревало и ласкало кожу лица. Эту ночь Максим провел в копне сена и впервые за две недели выспался. Спешить ему сегодня было некуда. Движение по дороге начиналось в девять часов утра. Сегодня, прежде чем попасть в Харьков, он хотел изучить ситуацию на дорогах, понять, как ведут себя немцы, как ведут себя полицаи, какова вообще обстановка.
Документы у Шелестова были надежные, и ему предстояло разыграть нешуточный спектакль. Он должен был, ни много ни мало, проникнуть в харьковское отделение ОУН, в самый центр. Платов очень хорошо подготовил операцию, теперь не спешить, не подвести руководство, не сорвать задание. Прислушиваясь к пению лесных птиц, Шелестов стал потихоньку выбираться из копны и смахивать с себя остатки сена. В город он должен войти в приличном внешнем виде, иначе на него обратят внимание немцы. Проверив карманы, убедившись, что ничего не выронил, Максим вышел на опушку, чтобы найти ту лесную дорогу, которая выведет его к окраине города. И сразу услышал скрип тележных колес и всхрапывание лошади.
Ситуация глупейшая! Рядом ни одного приличного куста, за которым можно спрятаться, ни одного овражка. А за спиной открытое пространство поля до самой дороги. Телега была уже близко, она вот-вот покажется из-за поворота дороги. Шелестов уже даже различал мужские голоса. Хорошо, что мужчины говорили по-русски, он отличал их характерный для этой местности южнорусский говор. Хоть не немцы!
Большой старый дуб на опушке бросился в глаза. Шелестов заметил, что почти половина ветвей дуба сухие и вокруг полно осыпавшейся коры. А ведь там, сзади, может быть дупло или подрытые корни. Выбирать было некогда и не из чего. И Максим бросился к дубу. Он успел забежать за дерево, увидеть, что ствол прогнил на высоту почти двух метров и середина его превратилась в труху. Вполне можно втиснутся в эту нишу в дереве, не торчать посреди редколесья или поля.
«Ничего, проедут, и я двинусь дальше, – говорил себе Шелестов, прислушиваясь к голосам и другим звукам. – Собаки бы у них не было!»
Собаки, к счастью, не было, но люди приехали за сеном и именно к той копне, в которой спал Максим этой ночью. Он стоял и медленно заводил руку за спину, где за брючным ремнем у него торчал пистолет. Лучше обойтись без стрельбы, но случиться может всякое. Еще бы понять, кто это такие. Шелестов чуть высунул голову и посмотрел на край поля, где стояли две телеги. Их было трое, и это не немецкие солдаты, а местные полицаи в черных неопрятных мундирах с серыми отворотами на рукавах и такими же серыми воротниками. Так что неизвестно, что хуже, немцы или полицаи. Карабины полицаев небрежно валялись на телегах. Там же виднелись вилы. Значит, они приехали за сеном для лошадей. И сколько же тут стоять? Не уселись бы они завтракать и самогон глушить с самого утра!
– Эй, смотрите! – вдруг воскликнул один из полицаев, видимо старший. – Да тут кто-то ночевал. И копна разворошена и слежалась под человеком.
– Недавно лежал. Этой ночью, – подтвердил второй мужчина и присел на корточки возле копны. ‒ Старое сено, лежалое, а здесь на солнце только-только светлеть начало, подсыхать.
– Значит, тут он где-то, – нервно вставил третий парень, хватая с телеги карабин и дергая затвор. – Никак, прячется где-то рядом. Не ушел далеко. Или в город ему надо, или из города выбирался ночью.
Шелестов мысленно выругался, нащупывая за спиной рифленую рукоять пистолета. «Умные попались, сволочи, наблюдательные. Без стрельбы не обойтись, а ее услышат на дороге. А если там какая-то колонна будет проходить, а если кинутся прочесывать местность? Мне оуновцы нужны, мне гестапо сейчас ни к чему». Он смотрел, как полицаи озираются по сторонам, держа наготове оружие. Они стали рассматривать землю, траву вокруг, пытаясь понять, куда пошел человек, ночевавший здесь. «Нет, – подумал Шелестов и стиснул зубы от злости. – Нельзя стрелять, надо выкручиваться без шума».
Медленно Шелестов выпустил из ладони рукоять пистолета и опустил руку. «Так, теперь выражение лица, – мысленно прикидывал он свое поведение. – Они не должны видеть во мне опасность, они должны видеть ничтожество, причем перепуганное. И очень хорошо, что в моем мешке есть бутылка самогона. Во все времена и в любом регионе мощное средство отвлечения внимания и дезорганизации врага. Теперь пусть заметят меня. Главное, не испугать этих вояк, чтобы они с перепугу палить не начали. Теперь мой вещмешок держать надо так, чтобы он сам выпал из моей руки».
Первым незнакомца за деревом увидел угрюмый полицай, который был тут старшим. Он резко вскинул ствол карабина и пробежал взглядом по фигуре мужчины. Шелестов мгновенно сделал шаг вперед и, выронив из руки вещмешок, буквально рухнул на колени: